– Скажи мне, малыш… Ты не сделал там ничего плохого?
– Дома? Нет, Нунун. Клянусь тебе.
– Обошлось без сцен?
Он взглянул на неё исподлобья, не поднимая своей покорной головы:
– Да нет же, Нунун. Я ушёл, потому что ушёл. Малышка очень мила, никаких ссор и в помине не было.
– Да?
– Впрочем, я не поручусь, что она совсем ничего не заподозрила. Сегодня вечером у неё был, как я это называю, совершенно сиротский вид: очень тёмные глаза и такие красивые волосы! У неё ведь очень красивые волосы, ты заметила?
– Да…
Она отвечала ему односложно и тихо, вполголоса, словно боялась испугать человека, говорящего во сне.
– Я даже думаю, – продолжал Ангел, – что она видела, как я проходил по саду.
– Вот как?
– Да. Она стояла на балконе в платье стального цвета, оно такое холодное… Ох, как же я не люблю это платье… Из-за него мне хотелось смыться сразу после ужина.
– Да?
– Да, Нунун. Я не знаю, видела ли она меня. Луна ещё не взошла. Она появилась позже, пока я ждал.
– А где ты ждал?
Ангел неопределённо махнул рукой в сторону улицы:
– Там. Я долго ждал. Я хотел убедиться…
– То есть?
Он резко отпрянул, сел подальше. И снова на его лице появилось выражение дикарского недоверия.
– Я хотел быть уверен, что здесь никого нет.
– А, понимаю… Ты думал, что…
Она не смогла удержаться и презрительно рассмеялась: любовник – у неё? Любовник, пока Ангел жив? Какая нелепость! «Какой он глупый!» – подумала она с восторгом.
– Тебе смешно?
Он встал прямо перед ней, запрокинул ей голову и положил руку ей на лоб:
– Тебе смешно? Ты смеёшься надо мной? У тебя… У тебя есть любовник? Да или нет?
Произнося эти слова, он всё ниже наклонялся к ней и вдавливал её затылок в спинку кресла. Она чувствовала на своих веках его раздражённое дыхание, его руки мяли ей лоб, прищемляя волосы, но она не предприняла ничего, чтобы освободиться.
– Попробуй только сказать мне, что у тебя есть любовник!
Она заморгала, ослеплённая надвигающимся на неё прекрасным лицом, и наконец сказала глухо:
– Нет. У меня нет любовника. Я люблю тебя…
Он отпустил её и начал снимать с себя смокинг, жилет, его галстук свистнул в воздухе и повис на шее бюста Леа, стоящего на камине. Он так и не отошёл от неё, а продолжал удерживать её в кресле, сжимая её колени в своих. Когда она увидела, что он уже полураздет, она спросила почти грустно:
– Так значит, ты хочешь?.. Да?
Он не ответил, погружённый в мысли о предстоящем наслаждении, одержимый желанием вновь овладеть ею. Она покорилась и отдалась своему молодому любовнику со знанием дела, внимательно и серьёзно. Тем временем она увидела чуть ли не с ужасом, что и сама близка к экстазу, она терпела Ангела, как пытку, отталкивала его своими обессилевшими руками, в то же время удерживая своими сильными коленями. Наконец она схватила его за плечо, тихонько вскрикнула и погрузилась в ту самую пропасть, откуда любовь возвращается бледной, молчаливой и полной сожаления о смерти.
Они не разомкнули объятий и ни одним словом не нарушили долгого молчания, во время которого оба возвращались к жизни. Ангел грудью прижался к боку Леа, откинув в сторону голову с закрытыми глазами, точно его кинжалом пригвоздили к телу возлюбленной. Она, откинув голову в сторону, терпела всю тяжесть этого тела, которое не щадило её. Она с трудом переводила дыхание, придавленная рука болела, Ангел чувствовал, как его затылок наливается тяжестью, но оба они не шевелились, ожидая, пока угасающая молния наслаждения совсем отдалится от них.
«Он спит», – подумала Леа. В её свободной руке всё ещё лежало его запястье, и она ласково сжала его. Колено, удивительная форма которого была ей известна, больно врезалось в её собственное. Возле своего сердца она чувствовала ровное приглушённое биение его сердца. Вокруг витал запах любимых духов Ангела, стойкий и сильный: смесь цветочных и экзотических лесных ароматов. «Вот он и здесь», – сказала себе Леа. И вдруг почувствовала себя в полной безопасности. «Он здесь навсегда!» – крикнул ей внутренний голос. И вся её обычная рассудительность, неунывающий здравый смысл, которым она руководствовалась в жизни, унизительные сомнения её зрелого возраста и, наконец, недавнее самоотречение – всё отступило, испарилось перед самоуверенным натиском любви. «Он здесь. Он бросил дом, свою глупую красивую жену и вернулся, вернулся ко мне. Кто теперь может отнять его у меня? Теперь я сама устрою нашу жизнь. Он не всегда знает, чего хочет, зато я это знаю. Нам, конечно, необходимо уехать. Мы не будем прятаться, но нам нужен покой. И потом, я должна на досуге рассмотреть его. Наверно, я не слишком хорошо рассмотрела его раньше, когда ещё не знала, что люблю его. Мы должны найти такое место, где сможем удовлетворить и его капризы, и мои желания… Я, я буду думать за нас двоих, – пусть спит спокойно…»
Наконец она попыталась потихоньку освободить свою исстрадавшуюся, зудящую левую руку и плечо, которое совсем затекло, мимоходом взглянула на отвернувшееся от неё лицо Ангела и поняла, что он не спит. Глаза его блестели, и маленькие чёрные крылышки ресниц подрагивали.
– Да ты не спишь?
Она почувствовала, как он вздрогнул, потом повернулся сразу, рывком.
– Но ведь ты тоже не спала, Нунун?
Он протянул руку к столику у изголовья и добрался до лампы: розоватый свет скатертью накрыл большую кровать, выделяя контуры кружев, прокладывая тенистые ложбины между пузатыми квадратами пухового одеяла. Ангел, лёжа на постели, узнавал место своего отдыха и любовных игр. Леа приподнялась на локте рядом с ним, коснулась рукой длинных бровей, которые так любила, и откинула ему волосы со лба. Он стал похож на человека, опрокинутого ураганом.
Прозвонили эмалевые часы. Ангел резко поднялся и сел.
– Который час?
– Не знаю. Да и какая нам разница?
– Да я просто так…
Он коротко усмехнулся и не сразу лёг обратно. Снаружи раздался перезвон бутылок – видимо, появился фургон молочника, – и Ангел едва заметно вздрогнул. Между занавесками цвета клубники вонзилось холодное лезвие рассвета. Ангел перевёл взгляд на Леа и стал смотреть на неё так пристально, с такой пугающей силой, которая сравнима лишь с недоумённым взглядом ребёнка да недоверчивым взглядом собаки. Ещё не осознанная мысль затаилась в глубине его глаз, чья форма, оттенок тёмного левкоя, строгий и томный блеск помогли ему только что одержать победу. Его голая грудь, широкие плечи, тонкая талия рождались из смятых простыней, как из морских волн, и всё его существо дышало меланхолией совершенства.
– Ах! Ты… – вздохнула Леа с упоением.
Он не улыбнулся, он привык просто принимать знаки поклонения.
– Скажи мне, Нунун…
– Да, любимый?
Он помедлил в нерешительности и, вздрогнув, моргнул.
– Я устал… И я не понимаю, как сможешь ты завтра…
Нежным движением Леа повалила обратно на подушку голую грудь и отяжелевшую голову.
– Пусть тебя это не волнует. Ложись. Разве Нунун не с тобой? Не думай ни о чём. Спи… По-моему, тебе холодно… Дай-ка я тебя согрею.
Она схватила что-то из своей одежды, завернула его в шерстяное и шёлковое, выключила свет. В темноте она с радостью подставила ему плечо, бок, прислушалась к дыханию, которое вторило её собственному.
Её больше не волновали никакие желания, но спать ей не хотелось. «Ему – спать, а мне – думать, – повторяла она про себя. – Наш отъезд я организую наилучшим образом, очень тактично. Мой принцип – как можно меньше шума и как можно меньше горя другим… Мы, конечно, поедем на юг – думаю, весной нам будет там хорошо. Если бы дело было только во мне, я предпочла бы вообще никуда не ездить, а спокойно остаться здесь. Но мамаша Пелу, но госпожа Пелу-младшая…» При мысли о стоящей у окна встревоженной молодой женщине в ночной сорочке Леа лишь пожала плечами, холодно рассудив: «Тут я ничего не могу поделать. Когда двое счастливы…»
Шелковистая чёрная голова задвигалась на её груди, спящий Ангел жалобно застонал во сне. Твёрдой рукой Леа отогнала от него дурной сон и чуть-чуть покачала его, чтобы он подольше оставался незрячим – без воспоминаний и без планов, – похожим на «гадкого мальчишку», которого сама она так и не смогла родить.