– Уф! – облегчённо вздохнула Леа, вернувшись одна в свой особняк на улице Бюжо. – Как это чудесно – спать одной!
Но на следующий день вечером, когда она пила кофе, запрещая себе думать о том, каким длинным кажется вечер в просторной столовой, у неё невольно вырвался нервный крик, когда в дверном проёме неожиданно возник Ангел на своих крылатых ногах. Всё такой же молчаливый и нелюбезный, он бросился к ней.
– Ты в своём уме?
Он пожал плечами и предпочёл обойтись без объяснений. Он не спросил её: «Ты любишь меня? Ты меня уже забыла?» Нет, он просто бросился к ней.
Мгновение спустя они лежали на большой кровати Леа, выкованной из железа и меди. Ангел делал вид, будто страшно устал и засыпает, – чтобы только, упорствуя в своём молчании, крепче сжать зубы и закрыть глаза. Но она всё же слушала его, лежащего в её объятиях, с восторгом улавливала в нём едва различимое, изо всей силы подавляемое смятение, упоённо слушала, как подрагивает его тело, отрицающее свою тревогу, благодарность и любовь.
– Почему твоя матушка не сказала мне об этом сама вчера вечером за ужином?
– Она сочла, что будет гораздо приличнее, если ты узнаешь это от меня.
– Почему?
– Так она сказала.
– А ты?
– Что – я?
– Ты тоже так считаешь?
Ангел поднял на Леа неуверенный взгляд.
– Да. – Вроде бы задумавшись на мгновение, он ещё раз подтвердил: – Конечно же, так лучше.
Чтобы не смущать его, Леа отвернулась к окну. Тёплый дождь омрачал это августовское утро, во дворе три уже порыжевших платана совсем поникли под его струями.
– Такое впечатление, что уже осень, – заметила Леа и вздохнула.
– Что с тобой? – спросил Ангел.
Она взглянула на него с удивлением:
– Да ничего, просто мне не нравится этот дождь.
– Ах вот как! А я было подумал…
– Что ты подумал?
– Я подумал, что ты, возможно, страдаешь.
Леа рассмеялась от чистого сердца.
– Страдаю, потому что ты собираешься жениться? Нет… право… какой же ты… смешной.
Она редко смеялась, и её смех обидел Ангела. Он пожал плечами и закурил со своей обычной гримасой: выпятил подбородок и оттопырил нижнюю губу.
– Напрасно ты куришь до завтрака, – сказала Леа. Он огрызнулся в ответ, но Леа не расслышала, что именно он сказал: её внимание целиком сосредоточилось на звуке её собственного голоса и на том, как её привычное, каждодневное замечание эхом отражается в глубине семи прошедших лет… «Настоящая зеркальная перспектива», – подумала она. Сделав над собой усилие, она вернулась к реальности и вновь стала весёлой.
– Что касается курения натощак, то, слава Богу, эту заботу я скоро переложу на другие плечи, – сказала она.
– У той, другой, нет права голоса, – заявил Ангел. – Я ведь женюсь на ней, да? Вот и хватит с неё. Пусть целует след моих божественных ног и благословляет судьбу!
Он ещё больше выпятил подбородок, стиснул зубы на своём мундштуке, слегка раздвинув губы, и в своей ослепительной шёлковой пижаме стал похож на азиатского принца, побледневшего в непроницаемой тьме дворцов.
Леа, спокойно сидевшая в пеньюаре розового цвета – «обязательного» розового, как она теперь говорила, – задумалась, но мысли, пришедшие ей в голову, быстро утомили её, и она в конце концов решила поделиться ими с Ангелом, который притворялся, что совершенно спокоен.
– Хотела бы я знать, почему всё-таки ты женишься на этой девчонке?
Он облокотился двумя руками о стол, и лицо его невольно приняло жеманное выражение, отчего он сразу стал похож на госпожу Пелу.
– Понимаешь, милочка…
– Зови меня «сударыня» или «Леа». Я тебе не прислуга и не твоя сверстница, – сухо сказала она, выпрямившись в кресле и не повышая голоса.
Ангел хотел было возразить: он с вызовом взглянул на её красивое, чуть увядшее, напудренное лицо, встретился с ней глазами, которые сверкнули таким голубым, таким чистым светом, и вдруг, оробев, сдался, что было ему совершенно несвойственно.
– Нунун, ты хочешь, чтобы я тебе объяснил… Но ведь рано или поздно это должно было случиться. К тому же брак весьма выгодный…
– Выгодный для кого?
– Для меня, – отвечал он без улыбки. – У малышки свой капитал.
– Он достался ей от отца?
Ангел повалился на кровать.
– Понятия не имею. Ну и вопросы ты задаёшь! Но думаю, это так. Вряд ли в личной шкатулке прекрасной Мари-Лор хранится более пятнадцати сотен банковских билетов. Да-да, пятнадцать сотен, ну и кое-какие драгоценности.
– А в твоей?
– Конечно, больше, – отвечал он с гордостью.
– Тогда тебе не нужны деньги.
Он покачал гладко причёсанной головой, отливающей синевой.
– Нужны, нужны… ты же прекрасно знаешь, что к деньгам мы с тобой относимся совершенно по-разному. Здесь мы никогда не поймём друг друга.
– Должна отдать тебе справедливость, ты избавлял меня от разговоров на эту тему в течение всех семи лет, что мы были вместе.
Она наклонилась, положила руку ему на колено:
– Скажи мне, малыш, а сколько ты отложил за эти семь лет?
Он хмыкнул, рассмеялся, скатился к ногам Леа, но она отстранила его ногой.
– Нет, скажи мне правду. Сорок тысяч в год или шестьдесят? Ну скажи же, шестьдесят или семьдесят?
Он сел на ковёр, запрокинул голову и положил её на колени Леа:
– Разве я их не стою?
Он не боялся демонстрировать себя при свете, вертел головой, пошире распахивал глаза, которые казались совсем чёрными, хотя Леа знала, что они тёмно-карие с рыжинкой. Кончиком указательного пальца Леа коснулась бровей, век, уголков рта Ангела, словно выделяя самое удивительное в его красоте. Иногда этот её любовник, которого в глубине души она немножко презирала, внушал ей своего рода уважение. «Когда ты так невероятно красив, в этом есть даже что-то благородное», – думала она.
– Скажи мне, малыш… А как сама девица? Как она к тебе относится?
– Она меня любит. Она мной восхищается. Она ничего не говорит.
– А ты, как ты к ней относишься?
– Никак, – ответил он просто.
– Прекрасный любовный дуэт, – промолвила Леа мечтательно.
Он привстал и уселся по-турецки.
– Мне кажется, ты слишком много занимаешься ею, – сказал он резко. – Неужели ты совсем не думаешь о себе во всей этой истории?
Леа, приподняв брови и приоткрыв рот, взглянула на Ангела с удивлением, которое сделало её моложе.
– Да, я говорю именно о тебе, Леа. Ведь ты жертва. Страдающая сторона. Ведь это тебя я бросаю.
Он слегка побледнел и, казалось, столь резко разговаривая с Леа, делал больно самому себе. Леа улыбнулась:
– Но, дорогой мой, я не намерена что-либо менять в своей жизни. Некоторое время мне будут попадаться в ящиках мужские носки, галстуки, носовые платки… А может, и нет – ты ведь знаешь, какой у меня порядок. И потом, я устрою ремонт в ванной. У меня есть одна идея на этот счёт…
Она замолчала и с мечтательным видом принялась чертить в воздухе какой-то неясный план. Однако Ангел продолжал смотреть на неё недовольным взглядом.
– Так тебе это не нравится? А чего бы ты хотел? Чтобы я удалилась в Нормандию и скрывала там от всех своё горе? Чтобы я похудела? И перестала красить волосы? Чтобы госпожа Пелу примчалась к моему изголовью?
Леа сложила руки рупором, подражая голосу госпожи Пелу:
– «Она превратилась в тень! Она превратилась в тень! Несчастная постарела на сто лет! На сто лет!» Ты этого хотел бы?
Он слушал её с нехорошей улыбкой, ноздри его слегка подрагивали, возможно, от волнения.
– Да! – крикнул он.
Леа положила на плечи Ангелу свои голые руки, нежные и тяжёлые.
– Бедный мальчик! Но тогда бы мне пришлось умереть уже четыре или пять раз, не меньше. Потерять юного любовника… Сменить одного грубияна на другого… – И добавила тихим, беззаботным голосом: – Мне не привыкать.
– Это мне известно, – отрезал он. – И на это мне наплевать. Да, мне плевать на то, что я не был у тебя первым. Чего бы я хотел… вернее, как должно было бы быть… и было бы вполне естественно… чтобы я был у тебя последним.