Она засмеялась:
— Ты хочешь зарабатывать?
— Да, — кивнул он и почувствовал, что опять залился краской. — Должен же я что-то делать… И для тебя тоже…
Она промолчала, опустив веки, и он увидел темные круги у нее под глазами, бледные щеки… Она открыла глаза, и он понял, что спросила она всерьез. Сев, она вынула из кармана сигареты, одну протянула ему и сказала:
— Я рада, что ты заговорил со мной об этом, долго мы так не протянем. Вот посмотри. — Она вынула из хозяйственной сумки фотоаппарат, завернутый в белую бумагу. — Это — последнее, что у меня еще осталось. У тебя какая профессия?
— Я книготорговец.
Она засмеялась:
— Я не видела пока ни одной книжной лавки. А кроме того, с такой работы не проживешь…
— Почему это?
— Потому, что самое правильное сейчас — торговать на черном рынке.
Она внимательно поглядела на него, и ему показалось, будто на ее лице промелькнула улыбка. В то же время вид у нее был серьезный, и она была очень красива. Он почувствовал, что ему до смерти хочется ее поцеловать.
— Но черный рынок — не для тебя. И не пытайся, ничего не выйдет. У тебя это на лице написано. Ты понял?
Он пожал плечами:
— Что же мне делать?
— Воровать, — ответила она. — Это — еще одна возможность выжить. — Она опять испытующе посмотрела на него. — Может, с этим ты справишься. Но прежде всего надо добыть тебе настоящие документы, чтобы ты смог выходить из дому и чтобы мы получили талоны.
Она задумалась, потом сунула фотоаппарат в сумку и совершенно неожиданно сказала:
— До свидания…
В этот день он совсем не спал. И беспокоился, пока она не пришла. Всю вторую половину дня он сидел безвылазно в своей комнате, слегка приоткрыв ставни и глядя наружу. Там простирался огромный запущенный парк, и на фоне серого безграничного неба он увидел небольшую кучку суетившихся людей. Несколько мужчин и женщин валили деревья: он слышал удары топора и грохот, когда падало очередное дерево.
Вечером Регина сразу пришла к нему в комнату и положила на стол лист белой бумаги. Он подошел к ней, положил руку на ее плечо и так, стоя рядом, смотрел на плотные ряды букв на белой бумаге, а ее указательный палец двигался от пункта к пункту, пока она говорила:
— Тут тебе нужно только вписать, как тебя зовут или другое имя, какое хочешь, потом свою профессию, дату рождения, место рождения, населенный пункт, где ты попал в плен. Все остальное оформлено по всем правилам — и печать, и подписи настоящие, вот тут указан лагерь, из которого тебя выпустили, запомни. Но заполнить все это надо по-немецки и по-английски. А ты знаешь английский?
— Немножко, — ответил он. — Бог мой, откуда у тебя это?
— Обменяла, — ответила она. — На мой фотоаппарат. Справка настоящая, мне ее дал один американец…
— Бог мой, — опять пробормотал он. Но когда он крепче сжал ее плечо, она стряхнула его руку…
— Письмо твое в больницу я тоже отнесла.
— Спасибо.
Она отвернулась и направилась к двери…
— Регина, — позвал он.
— Ну, что еще?
— Останься со мной, — сказал он и подошел к ней.
Она попыталась улыбнуться, но улыбка у нее не получилась. И она спокойно позволила ему положить руки ей на плечи и поцеловать.
— Нет-нет, — тихо проговорила она, когда он ее отпустил, — оставь меня, пожалуйста… Я так устала, что мне хочется умереть. Не могу, ведь я тоже хочу есть, ужасно хочу.
— Мне кажется, я тебя люблю, — сказал он. — А ты, ты меня любишь?
— Кажется, люблю, — ответила она устало. — Правда, мне так кажется. Но сегодня оставь меня в покое, пожалуйста, дай мне побыть одной…
— Разумеется, прости меня.
Она лишь кивнула на прощанье, и он распахнул перед ней дверь, когда она выходила. Он увидел, как она устало прошла на кухню, и услышал, что она тотчас улеглась, не зажигая света…
VII
Он не понимал, что с тех пор прошло всего три недели: ему-то казалось, что больше года. Монахиня, по-видимому, не узнала его, а сама она мало изменилась: ее мясистые бицепсы и по-детски маленькие ручки немного похудели, а широкое глуповатое лицо погрустнело. Он сразу ее узнал. Она стояла в клубах пара, склонившись над большой кастрюлей, и раздавала суп. Несколько девочек ожидали в очереди перед горячей кастрюлей, и та, чья очередь подходила, протягивала монахине свою жестяную кружку с откинутой крышкой. Монахиня считала половники зачерпываемой жижи, пахнувшей свеклой и слегка отдававшей прогорклым жиром. Небольшая очередь в бело-голубых полосатых передниках медленно уменьшалась, и он уже слышал, как половник скребет по дну кастрюли, и видел, что клубы пара поредели. Проплывая мимо него в открытую дверь, они оседали на его лице капельками жаркого пота, который постепенно охлаждался, становясь похожим на изморось, вот только разило от него, как от грязной воды после мытья посуды. Девочки выскальзывали из кухонного закутка через щель между огромной раздвижной дверью и стеной — дверь не раздвигалась и была лишь прислонена к проему: направляющие желобки вверху погнулись. Время от времени в эту щель залетал порыв ветра. Он закручивал облака пара и уносил их наружу через открытое окно, так что на короткий миг монахиня была видна вполне отчетливо и перед нею — тощие шейки двух девочек, еще ожидавших своей очереди…