— В чашку или…
— Вот сюда.
Он взял из ее рук стакан, поднес его к носику кофейника и наполнил до краев. Женщина вырвала у него стакан, и он почувствовал в ее быстром и резком движении что-то неприятное, а потом услышал в темноте жадные хлюпающие глотки.
— Еще, — сказала женщина.
Он опять наполнил стакан до краев. И она опять вырвала его, и Ганс опять услышал звук жадных, безудержно хлюпающих глотков, заметив, что кофейник в его руке стал намного легче. Тут ее голова вдруг завалилась набок и платок соскользнул, открыв толстую черную косу. Он взял стакан и налил себе самому; на вкус вода оказалась отвратительной: она была тепловатая и отдавала хлором. Услышав, что больная тихонько посапывает во сне, он медленно выбрался из комнаты.
Раздевалка внизу показалась ему чуть ли не теплой. Выкуренная сигарета вызвала сильное и довольно приятное головокружение, даже легкую тошноту, и он вновь уселся на знакомую скамью. Потушив окурок о стену, он вытянул ноги и заснул.
Но поспать ему удалось совсем недолго: доктор снаружи пнул ногой в дверь.
— Давай, приятель, двигай! — крикнул он. — Скоро утро.
Ганс вскочил и открыл дверь.
— Ручка куда-то делась, поэтому я не смог открыть. Ну, пошли, — сказал доктор. Он отпер дверь той комнаты, где лежал хлеб, зажег свечу и кивнул: — Давай заходи.
Ганс вошел.
— Бог мой! — воскликнул доктор. — У вас уже совсем роскошный вид. Где вы взяли этот плащ?
— Он висел в раздевалке, — ответил Ганс, — я верну его, как только… — Он вытащил из кармана скомканную бумажку. Это было письмо. Разгладив его, он прочел вслух: — «Регина Унгер, Мэркише штрассе, семнадцать…»
— Так-так, — пробормотал доктор.
— Я обязательно верну плащ… Это просто потому, что…
— Да ладно, чего уж там, взяли и взяли… Идите сюда!
Ганс быстро обошел вокруг стола, опрокинув при этом бидон. Поднял бидон и подошел к маленькому столику. Доктор вынул из кармана бумагу, положил ее рядом со свечой и сказал:
— Думается, это то, что вы ищете, то, что вам нужно. Документ настоящий.
Доктор усмехнулся, но лицо у него было красное и усталое, а глаза потухшие, и вокруг рта залегли морщины странного желтоватого цвета. Сквозь светлые редкие волосы, похожие на пушок недавно вылупившегося цыпленка, просвечивала красноватая кожа черепа.
Доктор устало проронил:
— Двадцать пять лет, не годен к службе в армии из-за тяжелой болезни легких. Теперь вас будут звать Эрих Келлер.
Ганс протянул было руку к серой сложенной пополам бумажке, но доктор прихлопнул ее широкой ладонью и, глядя ему в глаза, ухмыльнулся. Ганс спокойно сказал:
— Я принесу деньги.
— Сколько? — спросил доктор. Губы у него дергались, как только он открывал рот. Видимо, был поражен какой-то нерв.
— Сколько вы хотите?
— Две.
— Сотни?
— Скажете тоже — сотни! — иронически повторил доктор. — Да сейчас сигареты стоят десять.
— Значит, тысячи.
— Да. Когда?
— Может, завтра, а может, и послезавтра. Может, даже еще сегодня… Не знаю… Как только я…
Доктор вдруг вскочил, сдвинул вбок створку окна, так что грязная труба печки покачнулась. Сквозь зарешеченное подвальное окно посыпалась пыль, потом проглянуло темно-серое небо.
Доктор вновь обернулся к Гансу, взял лежавшую на столе бумагу и долгим взглядом уставился в лицо Ганса. Глаза его были усталыми и встревоженными, где-то в глубине их гнездилось что-то вроде печали, некая тень сомнения.
— Вероятно, вы меня неправильно поняли. Я вовсе не торгаш с черного рынка. И не торгую подпольно документами мертвецов. Поэтому мне нужно, чтобы вы вернули мне эту бумагу. Понимаете? Она не моя, ее место в архиве, и нас проверяют. Просто я хочу вам помочь и дам вам ее на время. Но мне нужно что-то в залог.
— У меня ничего нет.
— Вам дороги эти железки, что болтаются у вас на груди?
— Они не мои.
— А мундир?
— Он принадлежит тому же человеку, который умер, и я должен отдать его жене покойного. Может быть… — Ганс запнулся.
— В чем дело? — спросил доктор.
— Может быть, вы поверите мне на слово? Я достану себе другие документы. Самое большее — через несколько дней…
Доктор опять поглядел на него долгим взглядом, но теперь они оба услышали в мертвой тишине этого города, где раньше было много церквей, далекий звон маленького колокола.