— Не могу! — отрезал он. — Отталкиваться не от чего. Не случилось с откровенностью встречаться, все больше вранье попадалось. Но еще раз торжественно обещаю больше не быть источником ваших неприятностей.
— В жизни можно быть источником разных неприятностей, — устало бросила Татьяна. — До сих пор ты для нас никогда таким не был. Гордости — да, радости тоже, даже волнений, но не обиды и равнодушия. Моя жизнь вообще по-настоящему началась, когда в ней твой отец появился, а потом и ты — я впервые почувствовала, что где-то кому-то нужна.
— Мне трудно разделить твои чувства, — снова похолодел его голос. — Если я не ошибаюсь, вопрос о моей нужности все еще решается.
— Где? — прищурилась Татьяна. — Там, где тебя никто не знает? Тебя больше волнует их отношение, чем наше? Здесь ты нужен всем — и нам, и Дарине, и ее родителям. Так же, как и она нам всем нужна. Мы все здесь друг другу нужны! Особенно в такое время.
— Вот это точно, — кивнул он, чуть искривив губы в пренебрежительной усмешке. — Сейчас почему-то все друг другу нужны стали. Раньше, правда, один Дарин вид вам неприятен был, и каждое слово Марины с Максом вам поперек горла становилось, даже с Тошей вы не прочь были пнуть друга при любой возможности. Хотя я, конечно, понимаю, — перевел он взгляд на меня. — Если вы всю свою бесконечную жизнь живете, как все небесные тела — каждый на своей орбите, с которой сходите лишь во время вселенской катастрофы — то вам и на земле трудно от этих привычек отучиться.
— Небесные тела, говоришь? — усмехнулся я против воли. — Ну, тебе, конечно, виднее. Я в том космосе редко бываю, так что спорить с тобой не стану. А вот на земле, на которой я в полной памяти примерно столько же, сколько и ты, нахожусь, я одно очень твердо понял — нужно уметь отличать слова от дел. Благодаря твоей матери понял — это она меня с очень разными людьми познакомила, и наши не менее разные ангелы вокруг нее и ее друзей собрались. Притянулись к ним, если следовать твоему сравнению.
Игорь опустил глаза, и у меня затеплилась надежда.
— С некоторыми из них, — продолжил я настойчивее, — я с первого дня душа в душу ужился. С другими всю свою жизнь здесь ругался, ругаюсь и буду ругаться. Но отлично знаю — и отнюдь не умозрительно, в отличие от тебя — что каждого из них из любой пропасти вытащу, если они туда свалятся. Так же, как и они меня. Без дифирамбов и расшаркиваний. А потом опять можно ругаться. И тебе желаю, чтобы тебе очень крупно в жизни повезло — чтобы рядом с тобой в ней были те, кто не хвалить тебя будет, а абсолютно все в ней с тобой делить. А до тех пор попридержи-ка ты язык о том, чего на себе еще не испытал. Я ясно сказал?
— Вполне, — поднял он на меня все также непроницаемый взгляд, и надежда моя угасла.
Нетрудно догадаться, что делиться такими новостями я ни с кем не рвался. Да мы, собственно, практически ни с кем и не виделись. Игорь с Дариной после нашего возвращения на землю категорически отказались от того, чтобы я за ними даже после школы заезжал — и на дополнительные занятия, и домой потом сами добирались. Тоша с Галей сдвинули рабочий график, чтобы уходить раньше и успевать забирать с занятий Аленку — та по стопам старших пошла и одними обязательными уроками не ограничивалась. Она, правда, все больше то одним, то другим рукоделием прямо в школе занималась. Поэтому я даже по вечерам хоть мельком перестал их встречать.
Не скажу, что меня не беспокоило это дальнейшее отстранение Игоря от нас. Не говоря уже о его еще большем сближении с Дариной. Пользуясь его терминологией, раньше сила нашего с Татьяной притяжения хоть как-то уравновешивала Даринино и удерживала его на каком-никаком расстоянии от нее. Во избежание того самого космического катаклизма. Не прибавляли мне оптимизма и слова Татьяны о том, что по рассказам Гали Дарина дома тоже в оппозицию ко всем стала. Не такую, правда, резкую и откровенную, как Игорь — притворства в ней всегда на троих хватало — но при отсутствии всех сдерживающих факторов эти два метеорита грозили стать совсем неуправляемыми. И разнести друг друга к чертовой матери.
У Тоши мне тоже толком ничего не удалось узнать. Когда мы у Светы на дне рождения, наконец, все собрались. Только я отвел его в сторону, чтобы выяснить, с какой это стати Дарина опять в Игоря мертвой хваткой вцепилась, как к нам тут же подкатился Максим. С тем же вопросом, как оказалось. Тоша вдруг как с цепи сорвался, зашипев, что никто бы ни в кого не вцеплялся, если бы у некоторых мозгов хватило не болтать, о чем попало и где попало. Максим вызверился в ответ, что одно дело — услышать что-то, и совсем другое — далеко идущие выводы из услышанного делать. Чем как раз Игорь и занимается, и Дарину против всех настраивает. Тут уж и я не сдержался, напомнив им, кто именно подал детям пример тайного сговора за спиной других.
Говорили мы недолго, но вдохновенно. Конец их бесплодным пререканиям положил опять-таки я — как только заметил, что за нашей оживленной беседой Игорь наблюдает. Пристально и с крайне неприятной усмешкой. А Даринины безмозглые покровители усмотрели в этом окончательное доказательство того, что именно он их противостоянием с нами дирижирует.
Больше я с ними не разговаривал. Ни с кем. Даже с Игорем. Татьяна мне все уши прожужжала, что сейчас главное — не спровоцировать Игоря с Дариной, чтобы они из чувства противоречия во все тяжкие не кинулись. Что им просто нужно время, чтобы свыкнуться со своим новым положением. Что поездка к Анабель поможет им вырваться из привычной обстановки, свежим взглядом на все случившееся посмотреть, новые горизонты увидеть.
Не скажу, что меня порадовала ее твердая убежденность в том, что Анабель опять окажется панацеей от всех наших бед, но некоторую логику в ее словах мне пришлось признать. Я и сам из своего профессионального опыта — в смысле, земного — прекрасно знал, что когда дети замыкаются в себе и отгораживаются от всего окружающего мира, вывести их из такого отшельничества может только посторонний. Они скорее ему откроются, чем любому из близких, которые все их слабые места знают, и критикуют постоянно, и новые подходы к ним редко ищут, и еще реже выслушивают. Но молчать, видя, как все более ожесточается Игорь, как во все более тугую пружину сжимается Татьяна, было совсем непросто.
Одним словом, хотя какие-то полгода назад я бы ни за что в такое не поверил, отъезд Игоря на все лето вызвал во мне почти облегчение. Я просто кожей чувствовал, что нам хоть на какое-то время нужно дистанцироваться друг от друга — так боксеров, сошедшихся в клинче, разводят по углам, чтобы отдышались.
Анабель регулярно звонила с докладом, как Игорь с Дариной проводят время у них с Франсуа, чем занимаются, как ведут себя. Звонила она, разумеется, Татьяне, и насколько та редактировала ее отчеты в пересказе мне, я могу только догадываться. Но вскоре даже я понял, что новая обстановка ни взгляд их не освежила, ни манеры не улучшила. Вот знал же я — всегда знал! — что уж мне точно не стоит на постороннюю помощь рассчитывать! С Франсуа Анабель ловко управляется — слова не скажу, даже зависть иногда берет; и других людей под каблук себе загнала — Марину бы ей на годик; и даже ангелов, по близости оказавшихся, в строгости содержит — чего я себе никогда с младшими коллегами не позволял. Но откуда же ей, понятия о детях не имеющей, к Игорю с Дариной ключик подобрать?
Татьяна, естественно, глянула на все это с другой стороны. И опять чуть было речи меня не лишила очередным кульбитом своих размышлений.
— Не думаю, — задумчиво покачала она головой в ответ на мое замечание, что придется, пожалуй, по возвращении Игоря к более жестким мерам прибегнуть. — Справедливо ли требовать от него, чтобы он разобрался в ситуации, прежде чем оценивать ее, и не делать этого самим?
— В чем это мы должны разбираться? — оторопел я.
— Да в том, откуда такая его реакция взялась, — проговорила она, глядя куда-то в сторону. — Я вот все последнее время думаю, думаю… И начинает мне казаться, что во многом действительно наша вина есть, хотя и не в том, о чем он говорит.
Я смотрел на нее, пытаясь поочередно то глоток воздуха в себя втянуть, то хоть одно слово из себя вытолкнуть. Без особого успеха.
— Тебя по спине хлопнуть? — спросила она, не поворачивая головы. — Когда ты кричишь, мне как-то проще. Привычнее. Так что давай, начинай, а я потом объясню, что имею в виду.
— Да уж будь добра! — выдавил я из себя, твердо решив напомнить ей, что если я и высказываю праведное негодование — изредка и сдержанно, то только после того, как она какую-нибудь глупость скажет.
— А перебивать не будешь? — У нее чуть дрогнули губы.
— Расписку писать или слова хватит? — вежливо поинтересовался я. — Мне действительно очень интересно, в чем еще и ты мои роковые ошибки видишь.
— А я не о тебе, я о нас, — уже в открытую усмехнулась она, и я почему-то вспомнил старую человеческую поговорку о том, что волноваться за исход спора нужно, когда оппонент начинает в ответ не сердиться, а улыбаться. — Мы всю жизнь ограждали Игоря от всего, от чего только могли. Разумеется, у нас были для этого все основания. Но ты когда-нибудь задумывался над тем, какое у него понятие о своем месте в мире в результате этого сложилось?
Я снова временно онемел. Это она что, мне психологический мастер-класс решила дать? Мне — специалисту с дипломом и многолетним стажем работы, который ежедневно в причинах и мотивах всевозможных человеческих поступков копается? Мне — единственному, если не считать всяких корыстных манипуляторов, существу, имеющему доступ к мыслям Игоря и столько лет тщательно отслеживавшему каждую из них?