Николай Коняев
Ангел над городом Семь прогулок по православному Петербургу
ПРОГУЛКА ПЕРВАЯ
СТОЛЕТИЯ ИМПЕРАТОРСКОГО ПРАВОСЛАВИЯ
В общественном сознании с легкой руки Александра Сергеевича Пушкина, сказавшего про «берег пустынных волн», сложилось довольно устойчивое убеждение, будто земли вокруг Санкт-Петербурга в допетровские времена представляли собою неведомую и чуждую Православной Руси территорию.
И вот что странно…
Мы твердо помним, что свет православия воссиял над Ладогой задолго до крещения Руси, и это отсюда, из древнего уже тогда Валаамского монастыря, отправился крестить язычников ростовской земли преподобный Авраамий.
Всем известно, что и первая, самая древняя столица Руси – Старая Ладога – тоже находится всего в двух часах езды на автобусе от нашего города…
Со школьной парты знаем мы, что почти на городской черте Петербурга, в устье реки Ижоры, в 1240 году произошла знаменитая Невская битва, в которой святой благоверный князь Александр Невский разгромил шведов и тем самым предотвратил организованный Римским папой крестовый поход на Русь…
И все равно, хотя мы и знаем эти факты, но вспоминаем их, не связывая с Петербургом. Веками намоленная русская земля, что окружает наш город, словно бы отделена от него.
Ощущение это отчасти навязано нам, но порою кажется, что Петр I специально выбрал для столицы империи именно то место древней русской земли, которое было пустым, которое и не могло быть никем населено в силу его незащищенности от природных катаклизмов.
Сюда уводил Петр I созидаемую им империю, здесь, на пустынных, заливаемых наводнениями берегах Невы, пытался укрыться он от нелюбимой им Московской Руси.
Итог известен…
«Пожалуй, не найти другого такого города, где бы одни и те же люди говорили на столь многих языках, причем так плохо… – писал о Петербурге времен Анны Иоанновны побывавший тогда в нашем городе датчанин Педер фон Хавен. – Но сколь много языков понимают выросшие в Петербурге люди, столь же скверно они на них говорят. Нет ничего более обычного, чем когда в одном высказывании перемешиваются слова трех-четырех языков. Вот, например: Monsiieur, Paschalusa, wil ju nicht en Schalken Vodka trinken, Isvollet, Baduska. Это должно означать: “Мой дорогой господин, не хотите ли выпить стакан водки. Пожалуйста, батюшка!”. Говорящий по-русски немец и говорящий по-немецки русский обычно совершают столь много ошибок, что строгими критиками их речь могла бы быть принята за новый иностранный язык. И юный Петербург в этом отношении можно было бы, пожалуй, сравнить с древним Вавилоном»1.
Надо сказать, что Педер фон Хавен весьма благожелательно оценивал Петра I и его свершения и, употребляя слово «Вавилон», менее всего хотел уподобить судьбу города на Неве библейскому примеру тщеты человеческой гордыни. Это уподобление возникло само собою. Оно не придумано, оно действительно осуществлялось три столетия назад.
Так получилось, что петровские реформы накладывались на Россию практически не сообразуясь с ее православными традициями и историей.
Вот и получилось в результате, что Петр I, основав Петербург, преобразил Русь в Российскую империю. Успехи его в военном и государственном строительстве огромны и неоспоримы…
А еще?
Еще Петр I нанес сокрушительный удар по национальному самосознанию россиян.
Порабощение и унижение Русской Православной Церкви; жесточайшие расправы над всеми, кто выказывал малейшее уважение к русской старине; упорное преследование русской одежды; окончательное закрепощение русских крестьян – это тоже Петр I и его ближайшие преемники.
В противовес же – неумеренное и зачастую незаслуженное возвышение иноплеменников, хлынувших со всех сторон в Россию, обезьянье копирование заграничных манер и обычаев…
В результате в общественном сознании укрепилась мысль о предпочтительности всего иностранного, о бесконечной и дремучей отсталости всего русского. В итоге петровских реформ быть русским стало не только не выгодно, но как бы и не совсем культурно.
И не это ли и создало в результате такую благоприятную для действия разрушительных сил среду? Не здесь ли кроется источник многих бед и трагедий России, пережитых ею на склоне второго тысячелетия? Не отсюда ли и истекают болотные миазмы «Черного Передела», истерическая жестокость эсеровских терактов, подвальный ужас большевистского беспредела? Не потому ли и вся борьба нашей интеллигенции за свободу страны оборачивалась или 1917 годом с его Лениным, Троцким и ЧК, или перестройкой и реформами лихих девяностых?
1
Ю. Н. Беспятых. «Петербург Анны Иоанновны в иностранных описаниях». Тексты, комментарии. БЛИЦ, Санкт-Петербург, 1997, с. 360.