— Вы очень добры, господин, но я вынужден просить о большем. — Отчаяние заставило Паскуале забыть о скромности. — Салаи сказал, Никколо еще жив, но что с ним будет, если Джустиниани получит все, что ему нужно? Если вы просто отпустите меня, это одно. Я, может быть, сумею остановить Салаи, возможно, нет. Что я знаю точно, я обязан разрушить его планы и спастись от синьора Таддеи, который готов обменять меня на тело Рафаэля. Я сделаю все, что смогу, но я всего лишь художник, и даже в этом еще ученик, тогда как вы обладаете такими возможностями, что для вас не составит труда захватить Салаи на месте преступления.
— Держи свои идеи при себе! — яростно прошептал Якопо. — Ты его напугаешь, и ничего не будет!
— Но все так и есть, — упорствовал Паскуале.
— Ты глупец, я же на твоей стороне!
— Салаи дважды пытался отравить меня, несколько лет назад в меня стрелял солдат. Он промахнулся, и его убили на месте, но у меня зародились подозрения, — произнес Великий Механик.
— Не просто подозрения, — вставил Якопо.
— И вы все равно не смогли его прогнать? — спросил Паскуале.
— Пока еще нет. Его влияние слишком велико, и он намекает, что у меня не все в порядке с головой. Возможно, так оно и есть. Кроме того, куда он пойдет? У бедного Салаи никогда не было иного дома.
— Вот видишь, как обстоят дела, — сказал Якопо, возмущенно всплескивая руками.
— Но я любил его и простил, — продолжил Великий Механик. — Я все еще люблю его, точнее, того капризного ребенка, которым он был и который в большей мере живет в нем до сих пор. К тому же башня не моя, во всяком случае эта ее часть. Чтобы выстроить ее, я заключил соглашение с Синьорией: они оплачивают постройку и позволяют мне работать по моему усмотрению, а башня становится университетом механиков. Какие тогда были времена! Мы работали дни напролет, воплощая свои идеи. Я помню, как Ваноччио Бирингуччио первый разъяснил принцип действия машины Хироу, он запаял воду в медную сферу, которую стал нагревать. Ему повезло, он выжил при взрыве. Мы решили, что башня падает! Кто бы мог представить, куда это нас заведет через какие-то пятнадцать лет! Кто бы мог подумать, что наши простые исследования природы настолько переменят мир? Что ты видишь, Якопо?
— В смысле, в окне? Город, конечно. Он все еще там, только слегка обгорел по краям.
— Последний раз, когда я смотрел туда, я видел город в огне. Я видел летающие машины, висящие над укрепленными стенами, кидающие горшки с огнем на все, что легко загорается. Я видел бегущих людей, спасающихся от этих же летающих машин. Я видел людей, обратившихся в дьяволов. И все это может произойти наяву. Завтракай же, мальчик. Ешь, пей. Организованные привычки организуют разум. У нас мало времени.
— Все нормально, — сказал Якопо. — Он обдумывает.
— Скоро будет уже поздно, — покачал головой Паскуале.
— Тише. Он движется в собственном темпе. Ты и без того причинил немало хлопот.
— Надеюсь, больше их не будет, — сказал Паскуале и впился зубами в сливу. Рот наполнился сладким соком, он ощутил, что голоден. Пока он ел, Великий Механик закончил заводить часы, и Паскуале заметил (очень обрадовавшись тому, как Якопо закатил при его словах глаза), что здесь в самом деле хранится немалый запас времени.
— Скорее, измеряется, — поправил его Великий Механик. — Мне показалось интересным, что его можно измерить таким количеством способов. Иногда мне хочется быть часовщиком, а не механиком. Или художником, которым я хотел стать. Но сейчас у меня мало силы в правой руке. А левую я не могу поставить, к тому же этому ремеслу надо отдавать всю жизнь. Я стал заниматься иным после убийства Лоренцо, но иногда мне кажется, я вижу, как все могло бы быть, — так человек залезает на высокую гору и обнаруживает, что он вовсе не покорил весь мир, потому что за этой горой поднимаются другие и их вершины теряются в тумане. Время странная штука, художники хорошо это знают. Мы представляем его рекой, всегда движущейся в одном направлении, но, возможно, Бог представляет его иначе, он может возвращаться к различным событиям и исправлять их, как художник поправляет набросок. В другой жизни… Но ты улыбаешься моим словам.
— Вы напоминаете мне моего учителя, Пьеро ди Козимо.
— Я знаю его достаточно хорошо, чтобы понимать: его выдумки могут с первого взгляда показаться просто забавными, но на самом деле они имеют глубокий смысл, потому что подрывают все, что мы принимаем по традиции или привычке, не подвергая сомнениям. В этом смысле Пьеро как дитя, для которого все внове. Я же убежден, что все механики должны сначала увидеть вещь в новом свете, чтобы понять ее.