Паскуале ахнул. Он не смог сдержаться. На алтаре лежало обнаженное тело Рафаэля. Тело было обмыто и выбрито и покрыто желтыми и красными письменами, выполненными каким-то гримом. Руки были скрещены на безволосой груди, а пальцы с синими ногтями сжимали перевернутый крест. В паху стоял тигель.
Чародей посмотрел на Паскуале и с иронической улыбкой приложил палец к губам, затем взялся за висящий у него на шее кожаный мешочек и поцеловал его, пробормотав несколько слов. Это был неприятный момент.
От насыщенного ароматами свечей воздуха в закрытой наглухо комнате кружилась голова. Рыжеволосый слуга указал каждому его место: Паскуале с Никколо в круге, на восточном и западном концах звезды, Салаи и находящийся в трансе испанец на двух южных лучах. Слуга дал Паскуале флягу с бренди, а Никколо с камфарой и сказал, что, когда им прикажут, они должны будут плескать из фляг в жаровню.
Тем временем чернокнижник поднял алую ткань в центре пентаграммы, под которой оказался нарисованный той же темперой треугольник, обложенный плющом. Он набросил сложенную ткань себе на левое плечо и погрузил меч в уголь, насыпанный в жаровню. Уголь вспыхнул с приглушенным треском, и тут же повалил густой едкий дым.
Слуга занял место в круге вверху пентаграммы, и чародей провел кончиком меча по плиткам пола, замыкая линию узора.
— Никому не двигаться, — повторил он и отошел назад, к жаровне.
Комната медленно наполнялась дымом. Он был одновременно сладким и едким и таким же густым, как смог мануфактур. Паскуале ощущал в голове странную легкость. Пальцы рук и ног покалывало. По приказу чернокнижника он плеснул бренди на угли жаровни, а Никколо добавил камфары. Слуга зажег огонь в тигле, и его стенки принялось лизать синее пламя.
Маг заговорил на латыни:
— Внемли мне, Ариэль! Из этой долины скорби и из скорби этой долины, из этого царства тьмы и из тьмы этого царства взываю к Священной горе Сион и Небесным Кущам, заклинаю тебя именем Бога и Отца Всемогущего, чистотой Небес и звезд, стихий, камней и трав, а равно и силой снежных бурь, гроз и ветров, дабы ты исполнил то, что потребуется, с присущим тебе совершенством, без лжи и обмана, по повелению Бога, Творца ангелов и Повелителя на все времена! Именем Иммануила, именем Тетраграмматона Иеговы, именем Адонаи, Царя Царей, яви мне свою жуткую мощь, осени меня своей безграничной щедростью. Тебе я посвящаю этот алтарь.
Маг поцеловал свой меч и сунул его кончик в тигель, стоящий у ног слуги. Мгновенно синее пламя заплясало по всему клинку. Держа меч перед собой, чернокнижник пересек круг и коснулся кончиком пылающего меча тигля, стоящего на бедрах мертвого Рафаэля. Повалил дым, запрыгали искры, они поднимались вверх, и чародей благоразумно отошел назад, к своей жаровне.
Дым теперь сделался таким густым, что Паскуале с трудом различал остальных, только бесформенные очертания, поднимающиеся в густой белой пелене. В искрах, отлетавших от тела Рафаэля, казалось, мелькали лица, далекие и близкие. Они были тоскливые и суровые, радостные и сосредоточенные. Паскуале был так охвачен страхом и одурманен дымом, что магу пришлось повторить дважды, прежде чем он опомнился и плеснул бренди на светящиеся угли жаровни.
Маг положил меч, который уже не пылал, перед носками своих туфель.
— Приказываю и заклинаю тебя, — говорил он торжественно, словно священник на мессе, — Ариэль, великий посланник, силою договора, заключенного с тобой, мощью армий, над которыми ты поставлен, завершить мою работу. Я взываю к тебе, Памерсиэль, Аноир, Мадризель, Эбрасотиан, Абрульгес, Итрасбиэль, Надрес, Ормену, Итулес, Раблон, Аморфиэль, к тебе, поставленному над двенадцатью ангелами двенадцати отрядов, правящими королями и народами. Из пламени, проходящего сквозь тридцать постоянств в девяносто одну часть земли, восстань, восстань, восстань!
Какой-то миг не происходило ничего. Затем вся вилла содрогнулась от трех быстрых тяжелых ударов. Воздух в комнате вроде бы сжался, потревоженный гигантскими крыльями, и пламя свечи, горящей перед Паскуале, дрогнуло, а затем взметнулось вверх. Белый дым клубился перед ним, будто бы силясь обрести форму. Мгновение в нем жило ожидание чуда, жаркое, как пламя свечи. Затем из закрытых тяжелыми занавесями окон со звоном посыпались стекла. Мощный порыв ветра ворвался в комнату, и все свечи потухли.