— Нет, — ответил он устало.
— Ничего, крепитесь, молодой человек, — сочувственно улыбнулась ему Джин. — Все-таки вокруг нас намного больше добрых и сострадательных людей. Беда в том, что добро пассивно, а зло захлестывает все вокруг и сеет опустошение. Возможно, у этих ужасных пожаров есть какое-то свое предназначение. Может быть, они заставят нас задуматься и сказать себе: «Хорошо ли устроен окружающий мир? Надо что-то предпринять для его изменения к лучшему». Я понимаю, мои слова — слабое утешение для человека, который только что потерял своих близких, но это единственное, что я могу вам посоветовать.
Дейв посмотрел на Джин и — странное дело — почувствовал облегчение. В его душе было много горечи и отчаяния, но теперь он найдет в себе силы жить. Он уже думал не о самоубийстве, а о том, как успокоиться и вернуть жизнь в прежнее русло. Это была его работа — остановить пожары. Это была его работа — схватить поджигателей и отправить туда, где им надлежит быть: за решетку или в больницу.
— Спасибо, Джин, — сказал он и пожал ей руку.
— Смотрите, юноша, я ревнивый, — улыбнулся Вингман.
— С такой великолепной женщиной трудно быть не ревнивым. Кстати, мы могли бы вместе пообедать и еще немного поговорить.
Он пригласил их во французский ресторан, где они проговорили еще два часа. Дейву легче было излить душу незнакомцам, чем делиться своими переживаниями с Дэнни. Дэнни был близкий друг и многое знал, а Дейву хотелось начать с самого начала — с того, как они с женой познакомились, в чем были похожи, а чем отличались, кто ее родственники, кого больше напоминал их сын и как успевал в школе. Ему было важно подробно рассказать историю его семьи, извлечь ее из небытия, любоваться ею и просто снова и снова произносить имена Джейми и Челии, Челии и Джейми. Мой сын умел делать то-то, моя жена всегда поступала так-то.
Ему повезло со слушателями: англичане задавали уместные вопросы, не требуя ответов на каждый. Расставшись с ними вечером, Дейв подумал, а не посланы ли они ему свыше, чтобы вскрыть его душевные язвы и позволить излиться скопившемуся в них яду. На следующее утро он был готов вернуться домой. Нельзя сказать, что Дейв полностью излечился, но по крайней мере теперь он не лежал лицом к стене в ожидании смерти.
7
На следующий день Дейв упаковал свои вещи, покинул отель и отправился поездом в Сан-Франциско.
Да, в другом месте он не смог бы жить, хотя в Сан-Франциско его на каждом углу поджидали стальные капканы воспоминаний. Дейв считал Сан-Франциско лучшим городом в мире. Даже когда он служил в армии, ему удалось устроиться в Пресидио, где, просыпаясь, он видел Алькатрац и вдыхал запах океана. Оттуда еще можно было добраться до кофейни Марио. Трудно жить без регулярной чашки «экспрессе» у Марио.
Ему нравились кривые улочки, трамваи, бурная портовая жизнь. Единственное, чего он не выносил, — это проклятый мост. Тот мост. Он не мог понять, почему многие находят его прекрасным. Дейву он мешал, как бельмо на глазу, хотя в городе, вероятно, никто не разделял его мнения. Видимо, в той части его мозга, что оценивает красоту геометрической формы, был какой-то дефект.
В Окленде, где он должен был пересесть на автобус, Дейв нашел телефон и набрал номер телефона своей квартиры, надеясь застать там Дэнни. Его напарник жил в обеих квартирах, чтобы не создалось впечатление, что помещение пустует.
В главном зале автовокзала царили суета и шум. Вдоль ряда таксофонов бегал ребенок; он снимал трубки с рычажков и бросал их. Мать гонялась за мальчиком, пытаясь схватить его за курточку. Когда ребенок пробегал мимо Дейва, детектив хотел было поймать его, но вовремя сдержался: так вполне можно нарваться на судебный иск. Иные матери способны забить своих детей до смерти, но тронь их ребенка кто-то другой хотя бы пальцем, они сразу же побегут к адвокатам.
Первый ужасный удар: в трубке раздался голос Челии!
— Алло, говорит Челия Питерс…
Сердце Дейва тревожно екнуло, от радости он чуть не потерял сознание.
— Челия! — возбужденно закричал он. — Челия, где ты была, дорогая? О Боже, Челия…
— Нас с Дейвом сейчас нет дома, но если вы оставите запись после звукового сигнала, мы вам обязательно ответим.
Второй ужасный удар: это только ее голос, а не она, не живая Челия.
Через несколько секунд до Дейва дошло. Это автоответчик. Нет, это хуже смерти, сейчас ему было больнее, чем тогда, когда он узнал, что Челия сгорела, страшнее, чем при опознании в морге, когда он стоял над двумя черными головешками — тем, что осталось от его близких.
Он с силой стукнул телефонной трубкой по пластиковому колпаку. Сновавший между таксофонами ребенок замер и удивленно уставился на Дейва. Мать бросила испуганный взгляд на Дейва, схватила мальчика и потащила его прочь. Тот упирался и визжал. Дейв повесил трубку и закрыл руками уши.
Никто не менял запись на автоответчике. Челия будто еще существовала, убеждая звонящих, что обязательно им ответит, как только сможет. Ужасно. Неужели друзья звонили ему, чтобы выразить соболезнования, и натыкались на эту запись? Почему никто ему не сказал? Это страшнее, чем получить письмо, отправленное ею до ее смерти.
Постепенно ему удалось овладеть собой. К нему подошла женщина и спросила, что с ним. Должно быть, она была не местная, потому что горожане предпочитали не вмешиваться, особенно если имели дело с чудаком. Он ответил, что все в порядке. Просто услышал плохие новости по телефону. Дейв аккуратно поставил аппарат на полочку, заметил, что разбил колпак, и быстро ушел, чтобы какой-нибудь полицейский или служащий автовокзала не успел его задержать.
По пути он обратил внимание на крупные заголовки в газетном киоске. Пожар в парижском оперном театре унес 35 жизней. Все погибшие были актерами. К счастью, пожар произошел во время репетиции, а не представления. В Лондоне в три часа ночи загорелась часовня св. Мартина на Трафальгарской площади. Единственный обгоревший труп был найден на раскалившихся каменных плитах; памятная латунная пластинка расплавилась и перемешалась с обугленными останками.
В Сан-Франциско возле выхода из автовокзала у него на пути встал сумасшедший, предвещавший конец света.
— Огонь очистит мир, — орал безумец в лицо Дейву. — Он приходит во все упадочные общества, чтобы уничтожить старый греховный порядок и открыть путь новому! — Скрюченным пальцем он ткнул Дейву в лицо и завопил: — Содом и Гоморра! Сан-Франциско, Александрия, Древний Рим, Лондон, Дрезден, Хиросима, Нагасаки. Все это скопища зла. Все они сгорели. И явились им разделяющиеся языки наподобие огненных и пристали к каждому из них. Часть вторая, стих третий.
Дейв печально покачал головой.
— Ты не веришь мне, друг? Сан-Франциско — город зла. Сводники, игроки, наркоманы, блудницы…
Почему психи всегда говорят «блудницы»? Это слово встретишь только в старых книгах, а на улице его никогда не услышишь. Никогда не скажут «шлюха», «потаскуха» или «проститутка», а всегда — «блудница».
— Я бы поспорил с вами, но у меня нет времени.
— Мы горим в аду, нами же сотворенном. Мефистофель сказал Фаусту, что ад здесь, на Земле, и мы в нем живем.
— Бог с ним, — отмахнулся Дейв. — А теперь ты уберешься с дороги или мне тебя отодвинуть?
— Сказано же в Священном Писании, что Сатана будет уничтожен в огненном озере…
Заглянув в его остекленевшие глаза, Дейв понял: этот человек ничего не видит вокруг себя. Он уже в воображаемом аду, где его ноги лижет пламя, а черти, вооруженные трезубцами, сгоняют к нему грешников. В каком-то смысле Дейв даже завидовал ему. Как, должно быть просто, думал он, жить в мире, пусть вымышленном, где добро и зло четко разделены, их легко узнать, где нет ничего серого, а только черное и белое. Очень просто.