Даже Мильх понимал, что война проиграна.
– Герр фельдмаршал, – сказала я, – но вы сказали, что это беспилотный самолет…
– Сейчас мы работаем над пилотируемой версией.
До меня дошло не сразу. Я слишком долго не общалась с ними. Я жила в нормальном мире.
– Но… – осторожно начала я и по напряженной позе Мильха поняла все, что мне требовалось знать. – Пилотируемая версия будет машиной для летчиков-смертников.
– Совершенно верно.
Волна отвращения поднялась в моей душе. Оно отразилось на моем лице независимо от моей воли.
– Это обычная реакция, – сказал Мильх. – Мне лично она понятна. Данную разработку инициировал не я, но я взял на себя ответственность за нее. Все летчики будут набираться из числа добровольцев и все будут в полной мере понимать, на что идут.
Он говорил сухим голосом. Так, словно речь шла о новой системе хранения документов.
Потом он сказал с коротким смешком:
– Разумеется, мы не предлагаем вам вступить добровольцем в команду смертников. Положение дел еще не настолько безнадежно. Но я должен объяснить вам вашу задачу. В первую очередь вам придется испытывать новую версию самолета. Пилотируемая машина будет подниматься в воздух «Хейнкелем-сто одиннадцать», а затем отцепляться и планировать. Потом, когда будут набраны команды пилотов – а комплектование идет очень быстрыми темпами, что, наверное, удивит вас, – нам понадобятся инструкторы.
Он взял фотографию и положил обратно в стол, словно считая разговор законченным.
– Не стану вас уговаривать, – сказал он.
Он задел меня за живое: так легко ему меня не выпроводить.
– Можно задать вопрос?
– Конечно.
– Зачем нужна пилотируемая версия?
– Чтобы повысить точность стрельбы. Пилотируемый самолет-снаряд будет нацеливаться на военные объекты армии вторжения. Склады боеприпасов, портовые сооружения и так далее. Мы надеемся таким образом заставить противника изменить планы.
– Это отчаянная мера, – сказала я.
– Согласен. Однако кое-кто считает, что сам этот факт окажет сильное психологическое воздействие на противника.
Интересно, подумала я, кому же пришла в голову такая идея. Уж точно не Толстяку: он любил жизнь, это повергло бы его в ужас.
Вряд ли я смогу заниматься таким делом. Я приготовилась к сомнениям и колебаниям по поводу работы, которую предложит Мильх, даже к тому, что в конце концов меня так и не примут обратно; но мне и в голову не приходило ничего подобного. Однако что-то в проекте зачаровало меня.
– Почему вы обратились ко мне, герр фельдмаршал?
– Я возражал против вашего участия в проекте, должен признаться. Но кое-кто указал на ваш большой опыт работы с планерами. Как я уже заметил, у нас не хватает летчиков-испытателей.
– Понятно.
– Подумайте над нашим предложением. – Мильх поднялся из-за стола. – Если вы решите отказаться, думаю, мы найдем кого-нибудь другого. Тем временем можете потихоньку приступать к полетам.
Я вышла на улицы разрушенного города.
Помню, как в глаза мне ударил яркий свет, когда я вышла за дверь. Это солнце отражалось в каком-то зеркале, вот и все: в зеркале, находившемся где-то в глубине соседнего здания.
Больше я ничего не помню о том утре, о той части моей жизни – лишь ослепительный солнечный свет и конверт на столе в гостиной.
Белый прямоугольник с моим именем, написанным почерком, который всегда волновал меня, как волновал ее голос и звук шагов.
Я стояла посреди пустой квартиры и тупо смотрела на белый конверт. Потом взяла и вскрыла его.
«Милая Фредди, я люблю тебя. Но я не могу оставаться здесь, я принесу тебе беду. Не ищи меня. П.»
Я бросилась обратно на улицу. Я бегала взад-вперед как безумная. Я останавливала людей и спрашивала, не видели ли они ее. Несколько часов кряду я носилась кругами по кварталу, ничего не соображая, словно муха, оглушенная ударом об оконное стекло. Потом я вернулась обратно в квартиру и начала постепенно осознавать свою утрату.
Конечно, я искала Паулу.
Я сходила на завод, где она работала. Там ничего о ней не знали. Я навестила подругу с двумя маленькими детьми, жившую на соседней улице; она уже две недели не видела Паулы и понятия не имела, куда та могла податься.
У меня был адрес ее младшего брата в Нойруппине. Я поехала к нему. Он потерял ногу в Норвегии. Он принял меня любезно, но ничем не смог мне помочь, только дал адрес другого брата, жившего в Виттенберге.
Я написала туда. Ответа не последовало. Путешествовать к тому времени стало чрезвычайно трудно: железнодорожная сеть была почти полностью разрушена в результате постоянных бомбардировок, найти машину было очень сложно, а достать бензин – практически невозможно. В конце концов мне удалось добраться до Виттенберга. Улицы, на которой жил брат Паулы, больше не существовало.