Мой напряженный взгляд ни на миг не задерживается в одной точке. Я безостановочно поглядываю на землю, на небо, на приборную доску. Мой мозг постоянно фиксирует скорость, количество топлива, пройденное расстояние и показания компаса. Несмотря на напряженную деятельность мозга, в голове у меня совершенно пусто.
Отчасти дело в недосыпе. Спала ли я вообще в той кроличьей норе под Рейхсканцелярией? Там никто не смыкал глаз. Всем было не до сна.
Мы летим обратно в Рехлин. Куда же еще? Мы совершаем в обратном направлении перелет, стоивший генералу ноги. В Рехлине нам предстоит выполнить чрезвычайно важное задание. То есть важное, если у вас остается хоть малейшая надежда, что приказ, который должен передать генерал, будет выполнен.
Потом нам предстоит продолжить путь, чтобы на севере встретиться с Дёницем. О каковом задании можно сказать примерно то же самое.
Я надеюсь, что генерал выдержит перелет. Страстно надеюсь. Я доведу самолет до места назначения, но все остальное должен сделать он. Вряд ли они подчинятся моим приказам. Да бог с ними, с приказами.
Первый свой полет я совершила прохладным июньским утром.
Спрыгнув на землю и поставив велосипед у живой изгороди, я впервые прошла через распахнутые ворота на летное поле. Когда я приблизилась к группе учеников, болтающих на бетонной полосе возле ангара, все разом замолчали. Молчание нарушил самый крупный парень – красномордый, с крысиными глазками-пуговками.
– А это еще что такое?
– Привет, – сказала я. – Я Фредди.
– Полетать собралась, голубушка?
Грубый хохот.
– Да.
Хохот усилился, и я услышала в нем не только издевательские, но и неуверенные нотки.
– Батюшки мои! Надо же! – сказал красномордый парень. – Ну, теперь все понятно.
Появился инструктор.
Широко шагая к нам, он окинул глазами всю группу и сразу остановил взгляд на мне. Не с удивлением, а со своего рода недоверчивым, яростным отвращением.
Он вытащил из кармана список и громко зачитал имена. Мое стояло последним. Когда я откликнулась, он свернул и убрал список обратно в карман.
– Я не восторге от присутствия в группе девушки, – сказал он, и, как всегда, я задохнулась при слове «девушка», словно меня окатили холодной водой, словно дали незаслуженную пощечину. – К сожалению, правила не запрещают вам летать. Но я не собираюсь давать вам никаких поблажек. К вам будут предъявляться такие же требования, как ко всем остальным.
Я сказала, что именно этого я и хочу.
Он смерил меня тяжелым взглядом, а потом круто развернулся и направился к ангару.
Ну почему все так? Однако все именно так, а не иначе.
Мы входим с открытого поля в узкие ворота, в проеме которых словно спрессован ответ на единственный вопрос: кем ты являешься. Вопрос двоякий и элементарный; для ответа на него достаточно одного слова, и только два слова имеются в твоем распоряжении. Да – нет; свет – тьма. Так устроен мир.
Этого вопроса не избежать.
Через эти ворота надо пройти.
Как только вы прошли, вы раз и навсегда получаете жесткое определение. Вот кем вы являетесь – до конца своих дней, до скончания времен. Все ваши характерные черты, все качества, все ваши возможности самореализации, все ваши отношения со старшими, с обществом и Богом обусловливаются ответом, который дал вам мозг на идиотский вопрос о вашей половой принадлежности. В свое время я находила способы игнорировать этот идиотский вопрос, и в конце концов меня оставили в покое.
Но тогда я была слишком молода, чтобы протестовать осознанно. Я не представляла, как я могу отрицать нечто, для всех очевидное, пусть я совершенно не ощущала себя тем, кем казалась. Я не сомневалась, что я не такая, как все нормальные люди. Но одновременно я гордилась. Я не собиралась изменять себе.
И все же вы живете в обществе. И вам приходится лгать обществу, если оно не желает знать правду. Лгать умолчанием и двусмысленностями, смиряясь с невыносимым, хитря и лукавя… можно ли осознать момент, когда себя предаешь?
Когда не предаешь, знаешь это точно. Однако порой стоишь на самой грани предательства.
Мы вытолкали учебный планер из ангара. Я в первый раз видела планер так близко. Замирая от любопытства, я положила ладонь на тупой нос машины. Нагретый лучами летнего солнца.
Я завороженно разглядывала рабочие части планера: тросы; шарниры и тяги, регулирующие элероны; руль высоты и руль направления. Я обратила внимание на деревянное бесстоечное шасси, расположенное под брюхом машины и принимавшее на себя удар при приземлении; оно казалось хрупким, но на самом деле было вполне прочным. В открытой кабине я увидела еще несколько тросов, которые тянулись назад и крепились к фюзеляжу, примитивное кресло и деревянную приборную доску с тремя циферблатами.