Она моя.
— Какие потребности, Лили? — мой голос переходит в рычание, — он не помогает тебе подстригать чертову лужайку, это точно.
— Он проверяет меня, вот и всё, — шепчет она, — иногда он приносит продукты или убирается в доме.
Я стискиваю зубы, сердце колотится.
Лили снова дуется, подол её платья поднимает ветерок, и она не пытается его удержать. Я замечаю спереди её белые трусики, прежде чем хватаю её за руку и тяну к дому.
— Тебе нужно переодеться, — говорю я ей.
— Это летнее платье, — говорит она, не делая никаких усилий, чтобы вырвать руку, — и сейчас лето. Что в нем плохого?
Я окидываю её взглядом, когда мы поднимаемся на крыльцо. Как она может не знать, как прекрасно выглядит? Как соблазнительно она выглядит для такого грубого мужчины, как я.
— Оно чертовски короткое, девочка. Я мог бы увидеть всё.
— И поэтому ты твердый?
Моя кровь закипает, а рука лежит на дверной ручке. Я поворачиваюсь, и она делает шаг назад.
— Что ты сказала?
— У тебя эрекция. Я почувствовала это, — она смущается, — ты хочешь сказать, что я почувствовала ключи от твоей машины или что-то в этом роде? Ты держишь их в руках.
Мой член упирается во внутреннюю часть трусов, и когда её взгляд падает на выпуклость в моих брюках, я рефлекторно качаю бедрами вперёд, и к тому времени, когда я понимаю, что только что направил свой эрегированный член на девушку, которая должна быть моей подопечной, невинной и восемнадцатилетней, единственной в этом мире, кого я должен защищать всеми своими силами, уже слишком поздно. Её кожа вспыхивает алым, а рука тянется ко рту.
Лили должна была бы убежать, но она лишь стоит на месте, её рука медленно опускается с приоткрытых губ, вишнево-красных, и она, скрестив ноги, ждет, что я скажу.
Конечно, она не убегает. Да и куда ей бежать? Я должен защищать её, а не вожделеть, как гребаное животное.
Она снова наклоняет голову, длинные волосы колышутся на ветру, который обдувает свободные пряди над яркими глазами, из которых я мог бы пить.
— Я здесь, чтобы заботиться о тебе, Лили. Я здесь, чтобы защитить тебя. И…
— И что? — бретелька её платья соскальзывает с одного плеча, прежде чем она поднимает её обратно. Она закусывает губу.
Простите меня.
Я хватаю её за руку и целую её, все пальцы и запястье до самого плеча. Я хватаю её за талию и прижимаю к двери. Она достает мне только до груди, и мне приходится опустить взгляд, чтобы мы смотрели глаза в глаза. Моя рука скользит по её бедру, пока она хнычет, и когда я касаюсь там тепла, влажности её трусиков, я сдаюсь и рычу.
— И этого. Я здесь для этого. К тебе кто-нибудь раньше прикасался?
— Н-нет.
— Перестань называть меня дядей, — она называла меня так с тех пор, как училась в средней школе, и от этого напоминания становилось ещё хуже. Тогда я видел в ней ангела, чистого тощего подростка. Когда же она превратилась в женщину? Это делает то, что я собираюсь сделать, ещё более неправильным, но я не могу остановить себя, — теперь я твой опекун, Лили. Понимаешь? Ради всего святого, я практически твой отец.
— Далтон, — шепчет она, и её тон отнюдь не звучит невинно.
Её сладкий голос заставляет мой член пульсировать сильнее, и я рывком открываю дверь, поднимаю её на руки и несу к большому дивану в гостиной. Мне хочется повалить её на пол и сорвать с неё платье, но я никогда не причиню ей вреда. Как бы ни был тверд мой член, как бы ни были измазаны спермой мои трусы, я могу контролировать себя.
Осторожно опустив её на пол, я наклоняюсь над ней, достаю свой член, обхватываю его кулаком и неистово глажу.
Глава 3
Лили
От его запаха у меня кружится голова и становится тепло, и я свожу колени вместе, чтобы посмотреть, что он будет делать.
— Нет, — говорит Далтон, раздвигая их. Он вклинивается между моих ног, его сжатая в кулак рука движется вверх-вниз по его массивному члену с прожилками.
Моя киска сжимается. Я никогда раньше не была с мальчиком и впервые вижу член. Не обращайте внимания на остальную его часть — он мужчина. Мощный, толстый и сильный, его гибкие предплечья испещрены татуировками, горячий аромат его тела смешивается с лёгким запахом, кажется, его одеколона. Моя грудь вздрагивает от того, как он корчится в агонии, словно не в силах остановиться.