Спешат. Сильно спешат. То есть ситуация «наверху» постоянно меняется, они не знают, что будет завтра. И даже через час. И терять такой козырь, как я… А следовательно и такие деньги…
— Сеньор, повторюсь, — спокойно продолжил я, показывая, как сильно храбрюсь, — я должен подумать. Дайте немного времени.
Комиссар коварно усмехнулся.
— Хорошо. Думай. А чтоб думалось легче, мы тебя немного подбодрим. Знаешь, как долго думается в скучной одиночной камере? В общей это дело идёт гораздо быстрее!
Он нажал на кнопку селектора и вызвал охрану из коридора.
— В третью его.
— Но там же… — Здесь не городская тюрьма, и охрана в участке не обладает такими интеллектуальными данными, как там.
— Я сказал, в третью его! — нахмурил брови комиссар. И продолжил, обращаясь уже ко мне. — Хуан, как только что-то надумаешь, стучи в дверь. Тебя сразу ко мне доставят.
Я выдавил свою самую равнодушную улыбку. Скотина! За это ты тоже мне заплатишь. Обязательно.
Интересно, кто у них отряжен в третьей?
Нет, не ряженые. Самые настоящие бандиты. Уркаганы с улицы. Которых упаковали сюда максимум час назад, специально на случай, если понадобятся в деле запугивания меня. Когда надобность в них пропадёт, их дело само собой «развалится», после чего мужики тихо выйдут на свободу. В районе, которым правит Большая Пушка возможно и не такое.
Первый и второй — бойцы, силовики. Стояли или прохаживались по противоположным углам камеры. Накаченные мужики лет сорока — сорока пяти в наколках, отмотавшие не один срок. Судя по тому, как от них шарахались, держась подальше, другие обитатели камеры, аура у них сродни гамма-спектру. Третий — главный. Как бойца я его охарактеризовал невысоко (хотя мужик опасный, просто возраст солидный), но по глазам видно, привык командовать. Умные глаза. Мужик лет пятьдесят, так же весь в наколках. За старшего здесь, приглядывает за остальными. Он занимал целую лавочку, одну из двух имеющихся, целиком под свои нужды. Четвёртый — «клоун». Он же заводила. Тот, который и начнёт стебаться и клеиться, провоцировать меня на силовые действия, после которых к делу «подпишутся» силовики. Щупленький долговязый тип лет тридцати, тоже явно отмотавший срок, но скорее всего один, и то за мелочь. Он сидел на второй лавочке, выжидательно поглядывая в сторону входной двери, выдавая этим себя с головой. На той же лавочке ютился дедок бомжеватого вида и соответствующего запаха, и узкоглазый турист с Земли, скорее всего (хотя не точно) вьетнамец, тихо возмущающийся на своём языке, видимо, проклиная судьбу. Ещё в камере был латинос лет тридцати пяти в приличной одежде, нервно расхаживающий туда-сюда, умудряясь при этом держаться подальше от силовиков-уркаганов. Вот и все мои «соседи».
Как только створки встали за спиной на место (да-да, створки. Участок в Северном Боливаресе — первая моя тюрьма, где современные створки вместо скрипучих дверей с решетками), я, медленно, оглядываясь и оценивая обстановку, прошел ко второй лавочке. С одного конца на ней сидел бомж, с другого — «клоун», рядом с которым вьетнамец. За неимением вариантов я подсел ко вьетнамцу, кривясь от вони находящегося чуть дальше вытянутой руки бомжа.
Тот что-то у меня спросил, но я отрицательно покачал головой. Вьетнамский не знал. Знал китайский разговорный, пекинский диалект, на очень-очень примитивном (пока) уровне, но демонстрировать это знание ему, наверняка сей язык знающему, посчитал излишним.
Сын Азии интерес ко мне потерял, зато проявил латинос. Подсел с другой стороны, нервно кривясь более близкому соседству с бомжом, и протянул руку.
— Хавьер.
— Хуан, — пожал её я.
— Тебя за что?
Я скривился.
— Давай не будем об этом.
Хавьеру это и не было интересно, он сразу перешел к своим собственным злоключениям:
— А меня за парковку. Представляешь, какие козлы!..
Дальше он поведал душещипательную историю о том, как припарковался в неположенном месте «на пять минут», и его машину эвакуировали. Начали грузить за минуту до того, как он вернулся. Как пытался её отбить и даже дал в морду наглому эвакуаторщику. Но приехала гвардия и повязала его.
— Не дала, да? — оборвал я.
— Чего? — насупился не ожидавший такого поворота Хавьер.
— Говорю, она не дала, да? Потому ты и был такой злой, что полез драться с эвакуаторщиком? И сопротивление при аресте оказал.
— Хуже. — Хавьер попасмурнел. — Ушла, сука!
И он выдал ряд ну очень идиоматических эпитетов, которые в тексте не пропустит ни одна редактура. — Всё зло в мире из-за баб, Хуан! Всё из-за них!