День проходит в потоке философских рассуждений. Детям было важно услышать моё мироощущение, когда на мне пышная пачка и самая неудобная в мире обувь. Они ищут то самое, что заставит их работать до седьмого пота, что по-настоящему сможет смотивировать прыгнуть выше своей головы. А у кого спрашивать, если не у человека из их мира.
Сегодня я танцевала вместе с ними, делясь открытием, сделанным мною не так уж давно. Я наглядно показала, как танцем можно быть многословной. И как сильное желание быть услышанным кем-то мигом улетучивается с первым движением, переносом всей массы тела на свои хрупкие пальцы.
Научиться в столь юном возрасте говорить на другом языке, на языке намного богаче словесного, а значит, и менее понятным многим — не просто, но при этом полезно.
Никто не чувствует то, что чувствуете вы. И только вам дано прочувствовать то, что твориться внутри вас. Услышать себя — малое из того, что вы можете сделать для себя и многое для других. Ведь окружающим не придётся во всё вникать, вы сделали это за них. И не факт, что они сильно то к этому стремились, к понимаю ваших насущных проблем. Потому лучше в жизни руководствоваться правилом разумного эгоизма и делать всё для себя, а не для других, и будем всем счастье.
— Помните, мои родные, не важно понимает ли нас кто-то, важно, что мы понимаем сами себя. Танцуйте, раскрывайте себя через танец и получайте от этого истинное удовольствие, — завершаю с этими словами последний на сегодняшний день урок и спешу начисто отдраить мозги одному старому знакомому дяденьке. С ним будет недостаточно быть красноречивой. Нужно быть, хотя бы убедительной, решительной и напористой.
— Нет, я не могу так рисковать Рит, — после радостного приветствия и моей десятиминутной распинки с подготовленными доводами меня не удостаивают и шансом быть выслушанной до конца.
— Я осознанно иду на этот риск, — не сдаюсь и пробую достучаться до тренера. — Несколько раз взвешенное решение. Времени то у меня было предостаточно, — придаю саркастический окрас своей говорильни.
— Эти ребята тренируются и днём, и ночью. Тебя не было два года. Два года, Рит. Это не риск, это чёртово самоубийство, — более увесистые слова подбирает собеседник, чтобы как-то меня притормозить.
— Но…, — успеваю вставить бедолагу в речевую конструкцию говорящего со мной тренера.
— Ты пришла сюда как на сражение, на битву всей своей жизни. Для них это не соревнования, а жизнь, Рит.
— Которой меня лишили без моей воли, — срываюсь на крик боли. Я гасила её. Запивала, заедала всем подряд, но она здесь, и в эту секунду вырывается наружу.
— Рит… — тренер неприклонен. — Тело и разум должны работать сообща. Один компонент вылетает, и можно вылететь дальше, чем ты можешь себе представить. Ты просишь от меня неприемлемое. Дать своё согласие на твоё жертвоприношение. Ни за что. Даже и не проси. Уверено проведенный год и тогда посмотрим.
— Сильно ваша вера в меня за это время подкосилась, — разочарование во всём: в голосе, в глазах, в сердце. Прийти домой и знать, что тебя никто и не ждал с хлебом и солью — облом года. Кроме хорошего подсрачника мне ничего поди и не светит.
— Я верю в тебя, Рит. Всегда верил, и поверь не меньше твоего отца. Ты уникальна. Это знает каждый, кто с тобой сталкивался в живую. Люция — это звезда вне пространства и времени. Но…
— Два года — где-то я это уже слышала, — театрально изображаю думку думную. — А, точно! — Ловлю Эврику. — Везде и ото всех.
Отлично поговорили, теперь в добрый путь.
— Я не собираюсь ждать ещё один год, — разворачиваюсь и намыливаюсь свинтить быстрее, чем жалкая скупая слеза украсит мою щеку, а голос предательски сорвётся на высокие частоты.
— Ну и куда ты, Рит? В обход пойдёшь что ли? — До тренера докатывается волна моего настроя. Умолять и просить милостыню я не планирую. Нет, так нет.
— А вы мне разве оставили выбор поступить иначе, тренер? Я в первую очередь пришла к вам. Я не любительница перепрыгивать головы ближних своих, — не прекращаю движения. Иду и вбрасываю на ветер слова, вдруг до него долетит малая часть из них. — Ещё обязательно встретимся.
Уже подумав, что уйду в полной тишине, сзади раздаётся обессиленный голос.
— Завтра, — говорит, кажется, с поднятыми руками, — отцовский мотоцикл будет ждать тебя в гараже. Только не опаздывай.
Я облегчённо выдыхаю. Он сдался, чем сильно осчастливил меня. Всё-таки одна неугомонная слеза успевает скатиться по моей щеке.
— Спасибо вам, тренер, — быстро лепечу у выхода, взглянув на тренера, а у самой такой визг в ушах, громче звука сирены стоит.