— Эм, да, не на что тут смотреть, возвращайтесь к своему занятию, — сказал учитель, прокашлявшись.
Сначала мы сдавали отжимания, потом подтягивания. Как ни странно, но я выполнил, и даже перевыполнил норму. Все стали на меня косо поглядывать. Это раздражало, отвлекало. Из-за этого я не заметил, как мне на левую ступню свалилась тяжеленная гиря.
— Ой, прости, я не хотел! — ядовито, дела вид, что действительно сожалеет, сказал Сморкала, всё же выдавая свои намерения невольной ухмылкой.
Я зашипел и присел на правое колено, стал закатывать штанину на левой ноге, снял кед. Ребята, в который уже раз, ахнули, а Астрид поняла, почему я не заметил, что она наступила мне на ногу.
Теперь все стали догадываться, почему я лежал в больнице и почему я отмахивался от физ-ры освобождением. Да, у меня было освобождение на пять месяцев, это мне очень помогало…
По середину голени ногу мне заменял металлический протез. Я уже давно смирился с отсутствием ноги, но остальные об этом не знали. Стопа была всё же похожа на настоящую, но остальная часть больше напоминала какой-то металлический стержень. Впрочем, она из себя его и представляла.
Я проверил механизм, с удовольствием отметив, что всё исправно, и ничего не повредилось. Это хорошо, ибо гиря была тяжелой, а протез стоит не дёшево. Конечно, деньги для меня не проблема, да и протез у меня не единственный, просто самый любимый, самый удобный.
Оглядевшись, я заметил, что кто-то смотрел на меня с жалостью, кто-то с отвращение, кто-то с сочувствием. Я ненавижу, когда меня жалеют, ведь люди тем самым показывают, что превосходят меня, что я хуже их и именно поэтому они меня жалеют. Жалость унижает.
Тех, кто испытывает отвращение я тоже не понимаю. Можно было просто бы промолчать, но нет, им обязательно надо высказать свою точку зрения!
— Фи, так ты ещё и инвалид! — презрительно фыркнула Марта. — Я, конечно, догадывалась, что среди нас учится ненужный мусор, но знала, что всё настолько запущенно. Что, собираешься сидеть на шее у общества, быть нахлебником, а, Иккинг?
Я поморщился. Естественно, я уже говорил, что мне абсолютно плевать на мнение окружающих. Я не чувствовал себя инвалидом, и не собираюсь. Но это прозвище, «Иккинг», данное мне за то, что в детстве я часто икал, меня несказанно бесило, хоть я этого и не показывал.
— Ну что, Иккинг, молчишь? Ты — дно, никому не нужен в этом обществе, бесполезный отброс! — поддержала подругу Астрид.
Мистер Йоханссон не сразу сообразил, что происходит, но как только вошел в ситуацию, постарался прекратить.
— Торстон, Хофферсон, немедленно извинитесь! — гаркнул он.
Ну, а я преспокойно наблюдал за этой картиной. Мне не впервой слышать подобные оскорбления в свой адрес, хоть и так, в открытую, до этого никто не говорил. Я засмеялся. Громко, безумно, кровожадно. А потом глянул на Астрид таким взглядом, каким обычно встречаю свою очередную жертву в дни особой жажды крови…
— Нет, мистер Йоханссон, не надо за меня заступаться, — усмехнулся я. — Астрид, можешь не стараться, для меня твои оскорбления — похвала. Если я действительно чужой для этого прогнившего общества, то это радует. Не быть подобным всякому богатому сброду и его прихвостням для меня — честь.
Я подошёл к скамейке, взял толстовку и вышел из зала. Меня окликнул учитель, но я наплевал на его слова. Зайдя в раздевалку, я кинул в портфель Йоргенсона записку. Очень надеюсь, что он прочтёт её. Ну, а если последует её указаниям, то это станет его последней ошибкой. Но всё же, я буду надеяться, что он настолько туп, что решиться. «В полночь на входе в Северный Парк, у ворот. Приходи, если не трус» — гласила записка.
До дома я добрался быстро. Так же быстро пролетели четыре часа, за который я успел сделать уроки и поужинать. Осталось только подготовиться.
Собирался я не долго, но основательно. Взял с собой две длинные крепкие верёвки, несколько кинжалов, на всякий случай пистолет, подаренный мне отцом ещё очень давно, он про него уж и не помнит… Надев свою ночную экипировку и взяв с собой вещи, я вышел из дома.
К Северному Парку я подошел специально с другой стороны, через другой вход, дабы получился эффект неожиданности. Я намеренно выбрал именно это место, ибо в нём никто почти никто не бывает. Этот парк находится на окраине нашего городка и на севере переходит в дикий лес.
Как ни странно, Сморкала стоял в назначенном месте. Хм, а он пришёл раньше времени. Дабы не случилось непредвиденных обстоятельств, я незаметно прочесал территорию вокруг Йоргенсона в радиусе нескольких десятков метров. Его дружков, на удивление, не оказалось.
Ровно в полночь я вышел из тени фонаря, позади Сема. Он, ничего не подозревая, копался в телефоне, не замечая ничего вокруг. Непростительное легкомыслие. Что же, это не сможет послужить ему уроком, мёртвые не помнят.
— Ну, привет, Сморкалик, — ухмыльнулся я, а когда парень повернулся ко мне, ударил его по голове, вырубив.
Спустя двадцать минут Йоргенсон очнулся. Он стал оглядываться, стараясь понять, что происходит. Спустя пару минут он, наконец, разобрался в происходящем. Сем обнаружил, что находится в глубине Северного Парка, возле самого толстого дерева — могучего векового дуба. К крепкой нижней ветке крепились две верёвки. Одна из них связывала кисти парня, он почти повис на ней, другая плотно обхватывала его шею.
Когда Смокала это осознал, он постарался поменьше дёргаться, особенно, когда он понял, что стоит (хотя слово «стоит» здесь не совсем подходит, ибо ноги парня едва касался поверхности и он, всё же, находился больше в подвешенном состоянии) на обыкновенном складном походном стульчике…
В глазах Йоргенсона стала метаться паника, он не понимал, что произошло… И мне нравилось за этим наблюдать. Смотреть, как он пробует выбраться, замирает, понимая, что верёвка на его шее немного натянулась. О, Великая Хель, я никогда не видел его в таком жалком состоянии.
Прохладный ночной воздух стал щекотать кожу парня, он понял, только сейчас окончательно понял, что майки на нём нет… Его это явно насторожило, возможно, у него в голов появились не самые приличные мысли, но явно не мысли о смерти. Он точно ещё не понял, в чьи руки попал.
Мне надоела эта пустая трата времени. Я хотел слышать его крики, его мольбу о пощаде, не зря же я выбрал самый дальний от жилых строений парк, откуда не будет слышны вопли и душераздирающие крики. В последе время я убивал своих жертв тихо, меня это жутко бесило, так не должно было быть, они должны кричать, выть, молить о пощаде или же, наоборот, о смерти…
Я вышел из тьмы на лунный свет. Мои глаза, готов поклясться, отражали мои намерения, вместе с полной луной. Глаза Сема ещё больше расширились. Казалось, они сейчас выпадут из глазниц. Он наконец осознал кто перед ним и что его ждёт…
— Ангел Смерти… — пролепетал он, резко бледнея.
— Какой догадливый, — ухмыльнулся я.
Голос мой был хриплым, каким-то загробным, демоническим. Таким, каким и полагается быть голосу убийцы более ста человек.
— Стоп! Ты подкинул мне записку… Мы учимся в одной школе?! — воскликнул он, глядя мне в глаза.
Ох, а я и не думал, что он такой догадливый. Обычно люди тупеют в таких ситуациях, когда их накрывает паника. Ну, что же, видимо у Йоргенсона всё наоборот.
— Более того, мы учимся в одном классе, и ты прекрасно знаешь моё имя, — сказал я, снимая повязку и капюшон.
Конечно, это может показаться глупым, но ему можно говорить. Сем унесёт правде с собой в могилу.
— Иккинг?!
Я медленно кивнул, при этом доставая кинжал. Этот идиот, видимо, решил, что раз я, по его мнению, «Рыбья Кость», то и бояться ему нечего. Жаль, а я думал, что он поумнел под конец. Эх, дураком родился, дураком и умрёшь.