Андрей Валентинов
Ангел Спартака
Я видел Сатану, спадшего с неба, как молнию. Се, даю вам власть наступать на змей и скорпионов и на всю силу вражью, и ничто не повредит вам; однако ж тому не радуйтесь…
Звезда взошла. Битва началась.
Антифония – перекличка голосов. Перебивают друг друга, догоняют, дополняют, поправляют.
Антифон – голос в ответ. Слово звучит странно, редкое оно, почти нигде не встретишь. Учитель посмеется, если услышит – сам нарочно коверкает речь, а меня обожает поправлять. Но пусть будет Антифон – голос меня-иной, сегодняшней. Прежней не рассказать самой, без моей помощи ту давнюю историю.
Я вспомнила обо всем этом – и об истории, и о себе-прежней, потому что скоро вновь увижу Учителя. Потому, что прошлой ночью взошла Звезда.
Звезда взошла, битва началась.
Мы расстались с Учителем много лет назад, я тогда попыталась попрощаться. Жизнь коротка, мы могли бы и не встретится. Расчувствовалась!
«Я не позволю сбежать Моей обезьянке!»
Не «умереть», не «погибнуть» – «сбежать». Учитель всегда точно подбирает слова.
Поэтому я и решилась вспомнить – все, подробно, звук за звуком, шаг за шагом. Вспомнить и передумать заново, ведь ошибиться, имея дело с Учителем – не многим лучше, чем попасться в лапы трем лохматым скотам на лесной дороге неподалеку от славного города Капуи.
Не лучше – пожалуй, даже хуже. Безнадежнее. Но это уже Антифон, голос меня-сегодняшней. Тогда же, в далекий вечер месяца богини Майи, в небывало жаркий предзакатный час…
Книга первая
Капуя
– Беглая? Чего молчишь, язык глотаешь?
Хохочут. А я молчу.
Не убежать. Один спереди, сзади второй, у обоих – дубины. И еще третий, с кинжалом. На рожи лучше не смотреть.
– Проще всего здесь огулять – и прирезать. Беглая она, искать станут. Заорет на рынке, разбирайся со стражей потом.
– Язык отрежем, он ей все равно без надобности. А продадим киликийцам, в первый раз, что ли?
За все надо платить, дороже всего – за глупость. Сунулась в лесок, не осмотревшись. Да еще ближе к ночи, да еще…
Но и выбирать не с чего было – на постоялом дворе ко мне уже присматривались. Хозяин мальчонку кликнул, послал его куда-то. Может, и не за стражей, только ждать было не с руки.
– Ладно, чего стоишь? Ложись! Поерзаем!..
– Только пусть одежку сымет. Еще запачкает…
Не убежать, не выйдет. А что выйдет? Можно молчать – и еще глаза закрыть. Закрыть, терпеть. Говорят, учат такому мудрецы. Терпи, все терпи, чего с тобой ни делают. Мудрей! Потому как в том Судьба твоя, а Судьбу возлюбить следует.
– Сымай, сымай! Да не бросай на землю, сюда давай!..
Можно и по-иному.
Закон жизни: ты слабее, значит тебе бежать. Тебе бежать – им ловить. Хватать, грабить, насиловать, продавать за море с отрезанным языком. Только всегда и везде сильным быть невозможно – как и слабым. Надо лишь не пропустить грань, за которой чужой силе приходит конец.
Так объяснял Учитель – много позже, но я и сама догадывалась. Грань чужой силы и своей слабости.
Грань.
Главное – не спешить, делать все медленно, не торопясь. Передать гиматий первому, с рыжей бородищей, снять браслеты, один можно даже уронить… поднять.
Если ударит – ничего. Не убьет и не искалечит. Выживу!
Туника… Скот еще и жаден, ткань щупает! Остальные… Один отвернулся, в котомке моей роется (по котомке и узнали, сволочи, для беглых она – вроде диплома). Чернобородый, что с кинжалом, рядом – на травке поудобнее пристраивается, любопытничает, видать. Дубину свою в сторону отложил.
Уже лучше.
В последний миг – еще раз все взвесить. Не убьют, но будут насиловать несколько дней, пока к морю доставят. И с языком – не шутили, видела такое. В их ремесле лучше не рисковать, вдруг я хозяина своего привселюдно на помощь звать стану (чтобы сразу на крест, не мучаясь)? Потом перебросят через борт, как тюк с сырой шерстью – и ложись под вонючих киликийцев, тешь каждую ночь дюжину скотов до самого Делоса. А там продадут. Без языка – значит, меньше выручат. Но не намного.
…Все-таки ударил, мерзавец! Не терпится ему, торопится, причмокивает даже. Плащ косматый сбросил, сейчас тунику снимать станет.
Грань чужой силы – и своей слабости.
– Ложись, чего ждешь? Ноги раздвигай – и повыше!
Не спешить, не спешить! Пусть дозреют, пойдут бульбочками. У рыжего уже слюни его поганые текут, чернобородый радость свою выставил – чешет, подбадривает-поглаживает…
– Погоди, мы ее лучше двойной тягой, ты сзади, я спереди. Пусть на четыре кости станет. Эй, ты, слышишь?
Слышу. Словно колокольчик в храме Юноны Фульгуры. Дзинь!..
Улыбнулась.
Поднесла руку к прическе – там, где заколка. Какая девушка не распустит волосы перед любимым? Тем более, когда их, любимых, трое.
Особенно таких.
Успела взглянуть на того, который с котомкой. Деньги пересчитывает, на меня не смотрит. Считай, не сбейся!
– Ишь, подстилка, улыбается…
Улыбаюсь!
Грань!
Боялась не первого, не второго даже – третьего. Второго, конечно, тоже. Вдруг сообразит, вдруг в сторону отскочит?
Не сообразил. И отскочить не успел.
Заколку (специально выбирала еще год назад – чтоб по руке!) забирать не стала, там и оставила – в причинном месте этого второго. Пусть сам и вынимает, и так на рыжебородого лишний миг потратила. Очень уж хотелось еще разок уколоть – побаловать. И его, и себя.
Третий сплоховал – монеты в кошель складывать принялся, совсем одурел, видать. Бережливый попался, хозяйственный! За кинжал схватился, когда я уже дубину к его голове подносила. Еще подумалось, что глупо будет, если от первого удара разлетится. Не голова, понятно – дубина.
Казалось, что убивать труднее. Не очень трудно, как выяснилось. Только с рыжим повозиться пришлось – все умирать не хотел, хрипел, кровью плевался. Дубину о череп размочалила, пришлось у его дружка кинжал позаимствовать.
Хорошо, что тунику с гиматием заранее сняла. Кровь отстирывать не пришлось. И так вся – по уши.
Так кто кого огулял, ублюдки?
Почему мне кажется, что история моя началась именно тогда? Именно тогда, именно так? «Началась – для тебя», – уточнил бы Учитель. Да, для меня – но именно так. Не месяцем раньше, в Аквилее, не несколькими часами позже, в старом храмике на опушке? Может, потому, что именно тогда, на окровавленной поляне, я принесла первую жертву Ему? Настоящую? Позже, у алтаря, когда я полоснула кинжалом-трофеем по запястью, капли крови показались чем-то смешным, несерьезным.
«Мистика-рустика», – говорит в таких случаях Учитель. И смеется.
– Чего тебе нужно, обезьянка?
Кажется, удивился, изумился даже. Настолько, что на миг забылось и где я, и что делаю, и почему кровь на алтаре – зеленая кровь. И почему ее, кровь, вообще вижу? Ночь, вокруг тьма, хоть глаз выколи, плошку глиняную я сразу потушила, как и положено. Но вместо тьмы – огонь, неяркий, светло-зеленый, словно молодая трава. Словно моя кровь на старом алтаре.
– Я… Я не обезьянка! Я… Заклинаю Тебя Именем Твоим, которое есть…
Пропала! Камень под ногами разверзнется – или сама в камень превращусь, словно Ниоба-гречанка. Стоит мне хоть на букву в Имени «которое есть», ошибиться, ничто не спасет. И так сглупила, спорить принялась, вместо того, чтобы сразу…
– Не совсем точно, – покачал Он головой, дослушав «которое есть». – Там фрикативный звук, как раз в серединке. Надо же, такая древность – и помнят!
Не разверзся камень под ногами. Значит, права была бабушка, Элизиум тени ее!
– Этим Именем я… вы… вызвала Тебя!..
– Меня?! Вызвала? Ты?!
Вот тут-то Он и рассмеялся – впервые. Рассмеялся, руку мне на плечо положил.