Для того мы сюда и пришли – узнать, что творится. В списках, которые принес одноглазый, таких, как Эномай, удалось насчитать восьмерых. Восемь покойников, на арене зарезанных, от ран умерших – и просто, от болезней. Некоторых Аякс сам знал, сам и к Плутону проводил, и заупокойную чашу выпил. Когда мы список изучали, он и помыслить не мог, решил, клички сходные.
Вот и пришли мы – убедиться. А я заодно, чтобы богом полюбоваться. Вот он, белокурый, повернулся, прямо на меня поглядел. Узнал? Едва ли, я под покрывалом, и солнце – прямо из-за спины.
– Госпожа, Крикс! Справа, постарше прочих.
Еще одна цель, как на стрельбах. Прежде чем знакомство сводить, стоит со стороны взор кинуть… Не разглядела, толпа внизу. Кажется, седой. Точно, что кажется, гладиаторы редко до седин доживают.
– Госпожа Па… Сиятельная! А школа-то не совсем такая, как была. Изменилось кое-что. Давно не заходил, а как сверху увидел… Ледника нет, который для трупов. А вместо него…
– Вот и узнай, что там вместо.
Тает лед в чаше (не отхлебнула даже, не ко времени Аякс ледник помянул), над двором школьным – пыль столбом. Где «галлы», «фракийцы» где, и не разобрать. И не надо, не любительница я гимнастики, а тем более драки. Об ином думалось. Крепкие ребята, эти гладиаторы. Силища! И эта силища сама себя режет. А зачем? На потеху римлянам?
Пора отсюда. Противно!
– Гай! Гай Фламиний! К тебе обращаюсь, Гай Фламиний! Что случилось, мой Гай?
– Что?! Это мне бы спросить, Папия! Всем римляне плохи, всем перед тобой виноваты. Кроме конных декурионов, да? Думаешь, не знаю?
– Аякс! Нас никто не слышит… Если… Нет, не так. Можно ли бежать из школы Батита?
– Ну… Способов семь имеется.
Все видится именно так: яркое окошко, за которым горячая летняя Капуя, девчонка, опьяневшая от нежданной свободы, бывшая рабыня, с упоением играющая в госпожу. Приятно плясать на острие меча, когда тебе семнадцать! Сейчас… Сейчас, я поступила бы, как Учитель: нашла кого-то, не желающего умирать, встряхнула бы за плечи, поглядела в глаза. А потом бы сказала: «Капуя. До осени. Понял, обезьяна?»
Той, что за ярким окошком, нравилось плясать на острие. Окошко, окошко… А рядом – черные двери склепа, откуда доносится голос Учителя. Слова еле слышны, я тянусь за ними в темноту, в сырость, в смерть…
– Но… Я еще ничего не успела, Учитель! Мне нужно время, не так много, совсем, совсем немного! Я… Я тебе расскажу!..
– Пойдем! Сейчас у нас времени нет. Но скоро его будет много, даже слишком.
– Учитель! Я все узнала. Почти все! Я нашла…
– Это не важно, Папия Муцила. Уже. Еще. Пойдем!
Где мы? Все еще в моей комнате, на пороге? Я открыла дверь, увидела Его, отступила на шаг… Или уже на улице, на пустой ночной улице?
– Сейчас полночь, Учитель, ворота заперты.
– Правда?
Что-то не так, совсем не так, и не только потому, что я не ждала Его, даже не думала, что увижу так скоро. И не только потому, что Он даже не стал меня слушать, не взглянул…
– Ты можешь вернуться, Папия! Сейчас. Проснешься – и подумаешь, что видела сон. А потом забудешь.
Ворота – открытые настежь, пустые. Ни стражи, ни поздних прохожих. Он – посередине, высокий, в темном плаще.
– Забуду? Навсегда?
Кивок – резкий, злой. Он спешит, очень спешит. Спешит – и я ему нужна.
…Не хочется думать, куда. Не хочется думать, зачем.
– Я иду с Тобой!
И вот уже под ногами – истертый камень Аппиевой дороги, от близких пиний веет прохладный ветер, теплая ночь внезапно становится ледяной.
– Это… Там, по сторонам… Гробницы?
– Да.
Зря спрашивала, дура! Можно было просто не смотреть по сторонам, только под ноги, на старые серые камни. Могилы за воротами – долгий ряд, на целую милю, или даже больше.
– Сюда!
Куда именно, стараюсь не глядеть. Невысокие колонные по углам, тяжелая дверь входа, тяжелый запах сырости. Внезапно захотелось взять Его за руку…
– Папия Муцила!
Наклонился, подождал немного. Почему-то показалось, что Он улыбается…
– Тебя никто не заставляет, обезьянка! Убегай, вернись, тут недалеко, запри дверь, завернись в одеяло.
– Я… Я сейчас умру?
Не ответил, не кивнул даже. На раскрытой, протянутой вперед ладони тусклым розовым огнем засветился знакомый шар. Сперва еле заметно, затем все ярче, ярче…
«Никто не оставляет горящий светильник под спудом, да? А этот ставят, моя обезьянка! Те, кому он светит, тоже заперты. К счастью для вас!»
Розовый свет внезапно густеет, поднимается, зависает над его ладонью.
«Если свет, который в тебе – тьма, то какова же тьма?»
Все это вспомнилось совсем недавно – полностью, шаг за шагом. Много лет я думала, что просто видела сон, странный сон, из тех, что может навестить нежданно в безлунную ночь, когда не слышны даже шаги Гекаты. Поэтому я не удивлялась – ни во сне, ни после. После – потому что забылось многое, почти все, а во сне… Во сне редко удивляются. Даже в таком. А еще иногда думалось, что мне показали не сон – чью-то чужую жизнь. Правда, с каждым разом эта жизнь все больше становилась моей, охватывала, словно странный сон не хотел уходить.
Не помнила – и не забывала. И так бывает. Мистика-рустика!
– Я не знаю, как это надевать, Учитель!
Не удивляюсь. Не удивляюсь – но и понять не могу. Тога – не тога, палла – не палла.
На Учителе плащ, но совсем другой – светлый, почему-то с рукавами. На голове – шляпа, странная, ни разу подобной не видела. Поля узкие, высокая тулья… На мне же – ничего. Совсем, даже туники.
Что вокруг – непонятно. Туда я даже не смотрю. Пока.
– А сама не разберешься?
Странное дело, кажется, теперь Он не спешит. То есть, спешит, но не так. Вроде как к месту мы добрались.
…Но ведь я не умерла! Так не умирают: стою голая, в пупырышках (х-холодно!), под ногами странный гладкий камень, в руках – тога-туника-палла и еще всякое, все вместе. Большой узел, где что – не поймешь.
– Ой!
Даже на заметила вначале, откуда дым. Из палочки дым! А палочка – у Него в руках. Поднес к губам, глотнул этого дыму.
Улыбнулся.
– Сначала то, что прозрачное. Это как нижняя туника. Потом – другая туника, только надевать ее надо иначе.
Да, не спешит. Улыбается, на обезьянку неловкую глядя.
…Значит, не умерла? А как же гробница, как же свет у Него на ладони? А потом, когда все вокруг потемнело…
С обувью (не сандалии, не калиги даже) пришлось повозиться. Но это еще что, а вот когда решилась сделать первый шаг!..
– Привыкнешь, обезьянка! Здесь быстро привыкают, место такое. Вавилонское заклятие не действует, так что все поймешь, во всем разберешься. Ну, пошли?
А я уже почти привыкла. То, что на ногах – «туфли», на плечах, поверх второй туники – «пальто». Но привыкнуть одно, а вот разобраться…
За дверью была осень – осень и грязь. Грязь я сразу заметила (слева и справа от дорожки, гравием покрытой), а вот насчет осени… Ни дерева, ни травинки, холодно только. Может, весна ранняя? Или… Или здесь, во сне, всегда так?
Возле ближайшего дома (странный же дом!) Учитель задержал шаг, оглянулся.
Подумал немного.
– Осваивайся, Папия Муцила. Вечером приходи в таберну, она тут единственная, не ошибешься. Я буду там. Здесь Меня называют Хэмфри. Не дождешься – приходи следующим вечером. Как Меня зовут, запомнила?
– Запомнила, Учитель. Хэмфри.
– Молодец! Сигареты выдать?
А может, все-таки приснилось? Даже сейчас не могу вспомнить, когда мы с Ним встретились. В первый вечер, во второй? Учитель оказался прав – времени было много, даже слишком. Или в том сне – в той чужой, не моей, жизни – просто очень быстро привыкают? К туфлям на ногах, к сигаретам, которые можно купить в таберне. То есть, не в таберне, конечно, а баре – в баре «У Хэмфри». Учителя там знали, и знали очень хорошо…