Понятно. Значит, он на ее чувствительной струнке играл, а теперь та вибрировать в ответ перестала. В принципе, совершенно естественно — Татьяна всегда не головой, а сердцем думала. И пронырливый интеллект, видимо, решил, что этим инструментом он уже овладел в совершенстве.
— Какое тебе дело до ее эмоций? — дал я себе шанс убедиться в обратном. — С чего ты взял, что она их заблокировала? Она с тобой общается, что ли?
— Общается, — лишил он меня этого шанса. — Но при этом не общается, — швырнул он его мне назад.
— В смысле? — крепко ухватился я за него.
— Она всегда представлялась мне светилом, — заговорил он, явно подбирая слова, — в котором материя находится в постоянном движении. Волнами прокатывается по поверхности, под которой происходят совершенно невероятные процессы, и лишь изредка совершенно фантастические идеи протуберанцами выбрасывает.
Гад. Это же надо такой комплимент завернуть — тут никакое светило не устоит. Нужно будет запомнить.
— Я уже давно хочу понять, как их выбрасывает, — продолжил темный гений, — из чего они формируются, что их выталкивает. Только слепит светило, когда в него вглядываешься. В этом смысле, — усмехнулся он, — ее мысленный блок фильтром мне служит, сводя сияние к приемлемой яркости.
Понесло. Святые отцы-архангелы, настоятельно прошу вас стать свидетелями признания из первых уст в нарушении неприкосновенности личной мысленной защиты.
— А теперь, представь себе, — предусмотрительно снизил голос обвиняемый, — светило замерзло. Покрылось непроницаемой оболочкой, сохранившей вздымающиеся волны и зачатки протуберанцев, но в полной неподвижности. Можно подойти, но уже ничего не видно — даже взгляд скользит по поверхности, как по льду.
Молодец. Татьяна. От всех забаррикадировалась.
И я тоже. Не зря ей про подводную лодку рассказывал. Она мой образ усовершенствовала, иллюминаторы устранила, чтобы всякие любопытные интеллекты свой длинный нос туда не совали.
И Игорь — точно наш сын. Теперь уже никаких сомнений. Ангельскому родителю мысленный процесс потомка всегда в истинном свете открывается. У Игоря он напоминает могучий водный поток: от меня он взял мою любимую стихию, от Татьяны — вечное движение. С завихрениями, всплесками и периодическими гейзерами.
— Вот я и спрашиваю: как она это делает? — оторвал меня от знакомой картины голос темного гения. — Эмоциональный щит никогда долго не держится, и закрепить его невозможно. В материальном мире такое открытие можно сравнить только с полным растворением в пространстве — вместо простой невидимости. Ты представляешь себе его значение?
— Это — умение Татьяны, — решительно отверг я призывы к моей ангельской сознательности. — Захочет — расскажет.
— Да я спрашивал! — бросил он с досадой. — По-моему, она даже не поняла, о чем я говорю.
— Значит, не хочет, — с огромным удовольствием ввернул я.
— Нет, значит, нужно ее разблокировать, — поправил он меня, — чтобы она услышала и поняла.
Тревога. С этого заносчивого интеллекта станется придумать, как Татьянину подводную лодку разгерметизировать. У наблюдателей. Ее же там утопит — сигнал «SOS» не успеет послать!
— Послушай меня, и внимательно, — бросил я все силы, как и положено хранителю… ну ладно, бывшему, на спасение своего… ну ладно, бывшего человека. — Это — давнее Татьянино умение. Я с ним уже сталкивался. Тормошить ее сейчас не только бесполезно, но и небезопасно. Как медведя в спячке.
— Какого медведя? — недоуменно перебил меня он.
— А такого, который зимой спит, — вспомнил я о том, что он понятия о земле не имеет. — Разбудишь — мало не покажется. Выход один — ждать, пока она сама проснется.
— Долго? — капризно протянул темный гений.
— Терпеливо, — наподдал я ему напоследок. — А то взорвется светило — изучать будет нечего.
Святые отцы-архангелы, смиренно прошу прощения за впустую потерянное вами время. Со срывом масок небольшая заминка образовалась. Может, этот темный интеллект и врет, но, похоже, загонять Татьяну в кататонию было совершенно не в его интересах.
Одним словом, придется всем нам терпеливо ждать до тех пор, пока она из нее сама выйдет и сама же расскажет, кто ее постоянно с пути истинного, более опытными собратьями проложенного, сбивал. Согласитесь, свидетельства жертвы являются наиболее весомыми в опознании преступника.
Также хотел бы привлечь ваше внимание к возможности ускорения обнародования этих свидетельств. Я не стал только что упоминать о ней исключительно из желания сохранить эту информацию только для представителей светлой части нашего сообщества.
Разумеется, я знаю, как вывести Татьяну из себя. Замечу без ложной скромности, что за многолетнее пребывание рядом с ней на земле был найден не один способ сделать это и каждый из них доведен до совершенства.
Однако, все они требуют моего личного участия в процессе. Поэтому в интересах скорейшего раскрытия заговора против самого нашего сообщества, представляется целесообразным временно прекратить создание мне препятствий к освобождению.
Нет, я ни в коем случаю не ожидаю, что вы тут же пойдете на попятный и обрушите мне эту стену. Ее я сам проковыряю — зря, что ли, столько времени на нее убил! Но все же крайне не хотелось бы обнаружить за ней еще одну.
Я полностью опустошил сознание и замер на шезлонге. Есть надежда, что отцов-архангелов моя пламенная речь уморила не меньше, чем меня самого. Или что я им, по крайней мере, надоел. Лишь бы отвязались от меня. Хоть ненадолго. Пока я додумаю, как вытрясти Татьяну из ее раковины.
С отцами-архангелами я в детали вдаваться не стал из осторожности. Кто их знает, вдруг им захочется посмотреть, что я буду делать, если они без меня справятся.
Ладно, покривил я душой — знал ведь, что вернуть Татьяну назад к жизни может только ее любопытство.
Но и не соврал все же — разбудить ее любопытство никто лучше меня не умеет.
И рассчитал все правильно — наблюдателей ей лучше в укрытии пережить, а я пока освобожусь и вернусь к ней, как всегда, легкой походкой и с гордо поднятой головой. Она точно захочет узнать, как мне это снова удалось.
А не захочет — я с ней поругаюсь. А потом сразу начну мириться. Наших с ней примирений не то, что ее раковина — моя система ангельской защиты никогда не выдерживала.
Будущее, причем самое ближайшее, заиграло всеми цветами радуги. Эта радуга переливалась у меня перед глазами в конце каждого дня, когда я в изнеможении на шезлонг откидывался. После многочасового сверления стены взглядом, к которому я вернулся с таким энтузиазмом, что через пару дней в образовавшееся отверстие уже вся рука пролазила. До плеча. Потом голова мешала.
В конце каждого дня со мной связывался Стас, но ничего нового не сообщал. Татьяна оставалась все той же Снежной Королевой, а ее любопытство благополучно почивало где-то в самой глубине ее холодной сдержанности.
Для верности я и сам ее вызвал — она вообще не ответила. Вот я же говорил, что мое личное присутствие необходимо! Она и в инвертации меня космическим холодом обдавала, пока я к ней не прикасался.
При мысли, что скоро я смогу сделать это наяву, я вгрызся в стену почти перфоратором.
И на следующий день, когда совсем из сил выбился, снова попробовал с Татьяной связаться — сразу второе дыхание пришло.
А потом оказалось, что зря я темного гения так настойчиво к терпению призывал. Отцы-архангелы тоже вняли моему призыву. И дождались-таки момента, когда я обозначил мысленно ключ к раскрытию инкогнито заговорщиков. Хоть бы поблагодарили перед тем, как воспользоваться им! Без моего ведома.
Когда меня вызвал Стас и сообщил, что курс наблюдателей у Татьяны закончился, я даже растерялся. Да что же такое, святые отцы-архангелы, мы же, вроде, обо всем договорились! Окончание ее обучения должно совпасть с моментом, когда я смогу через стену протиснуться. Хоть как-то!
Когда Стас поведал мне, что ее ждет еще один курс — последний — я успокоился. Прошу прощения, святые отцы-архангелы, что усомнился в вашей верности достигнутым договоренностям! Я всегда знал, что вы в меня верите — мне как раз еще не больше недели осталось, чтобы не хоть как-то, а вполне уверенно вырваться на свободу.
Когда Стас добавил, что в Татьяне просматривается отличная самодисциплина, которая уже позволяет ей разделять личное и профессиональное и бесстрастно сосредотачиваться на поставленной задаче, я наконец-то расслышал нездоровое возбуждение в его голосе.
— На какой задаче? — насторожился я. — Чего ты от нее хочешь? Где у нее этот курс?
— Ты не поверишь! — уверенно заявил он.
— Я постараюсь, — пообещал я.
— У аналитиков, — выдохнул он почти благоговейно. — Мы уже с ней договорились, что она мне все, без купюр и перерывов, транслировать будет.
Минуточку, святые отцы-архангелы, зачем же так слепо моим словам верить? Я же о Татьянином любопытстве думал — зачем этот ключик ко всем без разбора примерять? Стасу он не подходит, у него уже другая стадия — просто одержимость какая-то аналитиками. Я надеюсь, вы хоть последних этим ключиком не завели? Они и так к Татьяне повышенный интерес проявляли во время ее учебы.
Я немедленно вызвал ее. Она немедленно ответила. У меня немного от души отлегло — точно, оттаяла, если на мой призыв откликается так, словно весь день его ждала.
Я от всей этой своей души попросил ее поверить мне на слово в том, что с аналитиками следует соблюдать особую осторожность. Она поставила это слово под сомнение. Вот кто Стаса за язык тянул? Что мне было ей рассказывать: как меня у них за гибрид камеры, диктофона и печатной машинки держали? Это Тоша бы таким отношением гордо похвастался, а я привык более сложные устройства персонифицировать. Которые на финальной стадии делают выводы из собранной информации и строят на их основании прогнозы.