Я попытался объяснить ей все это — немного сбивчиво, признаюсь: пренебрежение было настолько невиданным случаем в моей долгой и успешной карьере, что у меня слова едва находились для его описания. Она тут же вцепилась в мое упоминание об умении делать выводы.
Я вообще не понял, где Стас увидел в ней способность отделять личное от профессионального. В разговоре со мной она жонглировала ими с такой скоростью, что у меня глаза — и мысли вместе с ними — заметались дворниками на лобовом стекле машины. Во время бешеной грозы. Когда они с тропическими потоками водопада с небес уже не справляются.
Вот причем здесь бледная немочь? Какое мне дело, интересовал он аналитиков или нет? Мне главное было от нее их внимание увести! Почему к Игорю? Они на него уже переключились?! Фу ты, пока только на его подобие — могла бы и не ставить нашего сына на одну доску с этим недоразумением.
Вот спасибо — мне позволено не беспокоиться по этому поводу! В смысле? Чем это она сама займется? В этом случае мне не беспокоиться, а в набат бить пора!
Еще раз премного благодарен за милостивое разрешение освобождаться! А то я тут сидел и не знал, можно уже тюремные стены с запорами мизинцем сносить или еще нет. Почему только в конце курса? Что она устроит к тому времени? А я?
Ей кто дал право без меня устраивать и судьбу моего сына, и свою собственную? Зачем мне тогда вообще освобождаться? Кто ей право дал лишать меня счастливой вечности? И плевать мне, кто ей этот бред нашептал — кто ей право дал его слушать?
Я понял, что время набата прошло. Поздно звать на помощь. Это у нее интоксикация от накопившейся в затворничестве энергии. С которой никто, кроме меня, не справится. «Скорая» в таких случаях не помогает — нужен семейный доктор, досконально знакомый с историей пациента. Который ей пропишет смирительную рубашку на весь период транспортировки на землю. А там — заботливый и бдительный уход самых близких. Причем вечный.
Только сначала нужно доктора на волю выпустить. Вовремя. Я бросился на стену с утроенной силой — за всех участников своего светлого и счастливого будущего. Сознание сосредоточилось легко и привычно — но не полностью. Где-то на периферии его бродили картины будущего Татьяны и Игоря — без меня. Картины умрачались и множились. Скоро у меня от них так голова распухла, что никаким боком в отверстие в стене не проходила. Даже после в прямом смысле ударных попыток. Одна из которых оказалась слишком ударной…
Очнулся я, как от толчка. Судорожно вспоминая отрывки еще более страшного сна. Нет, толчок не один оказался — это у меня в голове запульсировало. Обрывки сна таять отказались и толпились среди других мыслей, толкаясь во все стороны. Сцепив зубы, я вернулся к стене.
Так я с ней еще никогда не сражался. И никогда еще не добивался меньшего результата. К картинам безрадостного, одинокого будущего, обрывкам полных пустоты снов, мыслям о всевозможных опасностях, подстерегающих Татьяну у коварных, расчетливых аналитиков, добавился ряд вопросов к Стасу. Вот нельзя было меня подключить к Татьяниной трансляции? Кто сказал, что ретрансляция невозможна? Кто-то пробовал? А если я сейчас попробую? Ох ты, а обязательно кулаком прямо в мозг?
В конечном счете, голова у меня росла вместе с отверстием в стене. Уже и вся рука свободно через него проходила, и плечо впритык протискивалось — и все останавливалось, когда голова запечатывала его, как пробка шампанского горлышко бутылки.
К вечеру я сдался. Нет, не сдался — осмотрел поле битвы, оценил темп наступления и перераспределил брошенные в него силы. Какой смысл подстегивать силой воли сознание, если его изматывают и обескровливают точечными ударами? Нужно дать ему отдых, а силу воли послать пока на разгон этих химер у меня в голове. Тогда и последняя к нормальным размерам вернется, и сознанию больше не нужно будет отбиваться от мириад комариных укусов.
Я растянулся на шезлонге, старательно расслабившись. Тело благодарно обмякло, сознание недоверчиво замерло, и только сила воли безжалостно отлавливала и подавляла один отвлекающий фактор за другим.
Самой не подавляемой оказалась мысль о том, как прошел первый день Татьяны у аналитиков. Оставшись в одиночестве, она без особых усилий увиливала от моей силы воли. Еще и трансформировалась при каждом маневре в тонкую струйку то ли дыма, то ли пара, возвращаясь к прежней форме в совершенно другом месте.
Дым и пар — равно, как и сомнения — развеивают, ненавязчиво намекнуло мне отдохнувшее сознание. Я с готовностью ввел в бой свежие силы, осторожно вызвав Стаса.
— Вот когда ты уже выдержку в себе воспитаешь? — проворчал он чрезвычайно благодушным тоном.
— Когда ты ее испытывать перестанешь, — огрызнулся я. — Что с Татьяной?
— Встретили их хорошо, информативно, — даже для порядка не одернул он меня. — Весьма обстоятельную сводку дали. Судя по ней, они действительно плотно с землей работают, и с прицелом — ни много, ни мало — на модернизацию всей нашей политики на ней. Подход у них довольно серьезный — все направления охватили…
— Это все очень интересно, — нетерпеливо перебил его я, — но как Татьяна?
— Татьяна — молодец! — окончательно расчувствовался он. — Уже со средним звеном контакт установила.
— Какой еще контакт? — насторожился я. Татьяна, которая даже с близкими никогда инициатором встреч не выступала, всегда приглашения ждала?
— А она, оказывается, у наблюдателей вовсе не в себе замкнулась, — зазвучало в голосе Стаса восхищение, которое я от него даже в адрес Марины не слышал, — а на сборе разведданных. И составила потом докладную записку по методам их работы. И прямо аналитикам ее и предложила. В качестве свидетельств деструктивной деятельности наблюдателей, подрывающей не то, что модернизацию — саму стабильность наших отношений с землей. Так что, — сделалось слегка кровожадным его восхищение, — не удивлюсь, если эти снобы скоро под солидное расследование попадут.
Мне вдруг так обидно стало. Зеленых новичков распростертыми объятиями встречать, все служебные секреты им на блюдечке выкладывать — а заслуженного ветерана, который им материалы для работы добывал денно и нощно, за курьера держать, чтобы от усердия таращился и только козырял в ответ на новые приказы?
И Татьяна хороша. Всех, включая наблюдателей, сумела в заблуждение ввести, но меня вместе с ними зачем? Мне-то можно было сказать, что решила продолжить начатое мной дело возмездия? Или опять все сама? В ангелы уже сама попала — еле откачали!
Или не откачали? Или слишком откачали? Слишком память освежили? Неужели засела все же у нее в голове та навязчивая идея, которая аварией закончилась — что ей нужно любой ценой до отцов-архангелов добраться, что только ее и выслушают? Они, что, и эту идею уловили? А потом меня в изгнание, освобождаться из которого мне милостиво позволено после того, как Татьяна и с высшим звеном контакт установит? Это чей, в конце концов, заговор?
— Сколько времени у нее этот последний курс? — поинтересовался я сквозь зубы у Стаса. — Сколько мне еще здесь сидеть?
— А ты не спеши, — подтвердил он мои давнишние подозрения, что ради проникновения к аналитикам он на все пойдет. — Сейчас главное — удачу не спугнуть. Пишу Татьяне список вопросов, чтобы ее поподробнее со всеми направлениями их деятельности ознакомили. Судя по их числу, дней пять-шесть еще нужно. Выдержишь?
Интересно, что я мог ему ответить?
Что я при этом подумал — это другое дело. Нет, не выдержу. Сбросили меня, как балласт, а мне дожидаться, когда меня подбирать придут? Вдруг еще пригодится, если ввысь взмыть понадобится? Нет уж, спасибо, я сам. Может, Татьяна и решила в высоких кругах отныне вращаться, а меня сын на земле ждет. Вот только выясню у нее напоследок, кто именно предложил убрать меня с ее дороги…
Наверно, я заснул, перебирая в уме формулировки этого вопроса. Коротких не получалось. Спокойных тоже. Одним словом, отключился я. В сознании зацепились слова Стаса о пяти-шести днях, и оно, воспользовавшись моей рассеянностью и ослабевшей силой воли, потребовало полноценного отдыха перед решающей схваткой со стеной.
Оставшись без надзора, единственная не изгнанная перед разговором со Стасом мысль о Татьяне у аналитиков снова принялась мутировать. Преследуя меня во сне смутными образами.
Холодный взгляд Татьяны свысока.
Презрительно искривленные губы на расплывчатом лице.
Небрежный жест безликой руки, отсылающий меня прочь.
Снисходительная физиономия Стаса за резко распахнувшейся дверью в мою ссылку.
Разочарованная гримаса Тоши при известии о полной несостоятельности его наставника.
Обвиняющие глаза Игоря при моем одиноком появлении в нашем земном доме.
Или еще хуже — полная пустота этого дома. Как та пародия на него, в которой я очнулся в родных пенатах.
Мое бесконечное блуждание по ней, превратившейся в один бесконечный, пустынный, едва освещенный коридор.
В нем на меня накатила волна почти паники. Сознание заворочалось, сбрасывая наваждение. Нет, я не застану свой дом на землей пустым! Там меня встретит Игорь. Если только Татьяна не успеет устроить, как она выразилась, и его судьбу. Неужели она посмеет и его за собой утащить? Неужели он тоже высоким полетом соблазнится?