«Отчего она не приходит к чувашам в лес?» — подумал Елыш с недоумением.
Отец присел на край саней и тоже стал глядеть в сторону поля. Елыш знал, что он боится ехать на русскую сторону.
— Чего не едешь? — спросил он отца.
Тот молча вздохнул. Только слышно было, как сыплет снегом метель да стонут верхушки сосен.
Елыш вспомнил Карабаша, с которым бывало ходил на русскую сторону к брату Степану. Тот бывало тоже подолгу сидел на опушке леса и глядел вдаль, туда, где змеилась дорога. И его также спрашивал Елыш:
— Чего не идешь?
Но Карабаш тоже молчал. Теперь он лежит на русской стороне. Там же будет лежать и отец и он, Елыш. Там за полем, на кладбище, лягут все чуваши.
И туда теперь глядели молча, каждый с своими думами отец и сын.
— Зачем Карабашу в уши желтую нитку клал? — спросил Елыш, который давно хотел спросить, зачем затыкая мертвому Карабашу уши.
Отец угрюмо помолчал.
— Зачем? Так надо. Покойники спрашивать будут: «Ни слыхал ли чего? Не несут ли кого? Много ль остается чуваш?» А Карабаш говорит: «Я не слыхал; у меня желтая нитка в ушах. Чуваш еще много».
— А зачем покойники спрашивают?
— Вот, зачем! Спрашивают… Им надо… Они не любят чуваш, завидуют … Им дарить надо… много дарить… денег класть… хлеба класть… табак класть… Карабашу лошадь резать надо… Карабаш злой теперь… Ух, злой!
Елыш вспомнил, какой всегда был добрый Карабаш, и ему стало страшно от такой перемены с братом.
«Умирать не надо, — решил Елыш. — И на ту сторону ездить не надо».
— До-мой! — захныкал он. — Поедем домой.
— Ну! — крикнул отец. — Что домой! Нельзя домой! Дома Семен… ругать будет: «Зачем не кричал Карабаша?» Он узнает. Нельзя домой.
Он нагнулся к самому лицу Елыша, так что Елыш почувствовал на своем лице его дыхание.
— Ну, не кричи! — продолжал он. — Что кричишь?
С этими словами он вскочил на розвальни и так стегнул Пегого, что тот присел от боли на задние ноги, потом рванул и в один момент вынес в поле.
У Елыша захватило дух.
— Айда, — крикнул отец и изо всей силы задергал вожжами.
Пегий тяжело и мучительно захрапел.
— Айда! Зачем мне бог Миколай? — продолжал отец и засмеялся, как пьяный. — Я — чуваш.
Он пронзительно свистнул и защелкал языком. Елыш не удержал равновесия и ткнулся носом в дно розвальней.
— О-эй! — протяжно крикнул отец, и Елышу показалось, что кто-то другой весело подхватил этот крик и долго повторял в полях: «о-эй! о-эй!»
— Я — чуваш, а не русский! — продолжал отец со странным хохотом. — Что мне бог Миколай? Он — русский бог, он русских любит, а я чуваш… Он чувашей не любит: ему от чуваш тесно… Леса вырубал, поля пахал… всем завладал… Ему от чуваш тесно… О-эй!
— О-эй! — весело отвечало ему в полях: не то заглушенный лай собак, не то вой ветра.
Вдруг Пегий захрапел, и сани ткнулись во что-то мягкое. Елыш поднялся с живота на четвереньки и поглядел: они стояли у невысокой снежной насыпи, по краю которой курилась вьюга. Елыш понял, что это кладбище. Всмотревшись, он заметил, что там было совсем темно, так темно, как будто даже луна не смела туда светить.
— Эй, Карабаш! — зычно крикнул отец и похлопал в рукавицы. — Домой приходи, Карабаш! Провожаем.
Елыш застыл в жутком ожидании. Но за снежным бугром было по-прежнему тихо, и только по краю курилась вьюга, да молча туда и сюда сновали собаки, испуганно навастривая уши и внимательно вглядываясь во мрак.
Вдруг одна из них села на задние лапы и, высоко подняв морду, глухо и прерывисто завыла; другая понюхала снег и враждебно зарычала, но потом, как бы тоже почуяв что-то, завторила тонким и печальным голосом.
Пегий вздохнул и тревожно переступил ногами.
— Услышал! — серьезно сказал отец и, торопливо и бестолково дергая вожжами, стал заворачивать лошадь.
Елыш зажмурился, потому что вьюга ударила прямо в глаза: точно кто бросил ему в лицо горсть снега.
— Айда, Карабаш! — услышал он голос отца, который тут же выругался, потому что не было никакой возможности взглянуть перед собой. Порой он только слышал как сквозь свист ветра ругался отец да храпел Пегий. Иногда отец оборачивался и кричал:
— Эй, Карабаш, не отставай! Провожаем. Жеребенка бери!
И потом, обратившись к Елышу, шепотом добавлял:
— Много их… С собою с кладбища взял…
Елыш старался выглянуть из саней и, наконец, ему это удалось, потому что или ветер переменил направление, или сами они ехали в другую сторону. Вдруг сани стукнулись опять, как прежде, обо что-то мягкое, и Пегий стал. Елыш увидел незнакомое место и снова тот же самый бугор, по которому курилась вьюга.