— Водит… круг себя водит… — шепотом, нагнувшись к самому его уху, сказал отец. — Отпустить не хочет…
— Но, ты! — крикнул он на задыхавшуюся в хомуте лошадь. — Где теперь дорога?
Он замахнулся на лошадь, и Елышу показалось, что они опять не туда поехали. Его маленькое сердечко начало дрожать.
Действительно, Пегому было везде по брюхо. Вьюга свистела то оттуда, то отсюда, словно издеваясь над путниками. Отец вылез из саней и помогал одной рукой лошади, которая изо всех сил работала задними ногами. Иногда они куда-то проваливались, иногда натыкались на бугры. Сани шатались во все стороны, и плачущий Елыш то и дело скатывался в снег. Отец несколько раз останавливался и бранился. Наконец, в отдалении показалось что-то похожее на кусты.
Вдруг из земли вырос странный предмет.
— Крес! — глухо сказал отец. — Не туда заехали… Такие кресы по всему кладбищу стоят…
Он круто повернул Пегого и стал его нахлестывать. Снова поплыли они по буграм, но теперь справа и слева потянулись кусты, и их хлестало то и дело по лицу прутьями.
— Все водит. — Эй, Карабаш, не надо! — вдруг крикнул отец в пространство. — Отпусти! Зачем! Нехорошо, Карабаш.
Как бы в ответ на это Пегий остановился, что-то страшно хрустнуло, и сани накренились.
— Оглобля! — сказал отец и начал что-то ощупывать руками в снегу.
— Оглобля! — повторил он утвердительно и сердито хлестнул Пегого по спине.
— Домой поедем! Домой! — заплакал Елыш.
— Куда домой? Тут ждать будем, — сказал отец и угрюмо сел в сани. — Замерзать будем, пока день придет. Ложись. Покройся: теплей будет. Миколай-бог наказал. Миколай-бог чуваш не любит: всех чуваш перевесть хочет…
Елыш хотел опять заголосить, но вдруг что-то дрогнуло и со стоном прокатилось в пространстве, и долго еще дрожащий звук висел над всем, пока, вместе с порывом снежной вьюги, его не отнесло куда-то в сторону.
Не успел Елыш опомниться, как снова что-то с треском ударилось у них над головой, и снова стонущий, дребезжащий звук, от которого тряслись внутренности, застыл на время в воздухе. Елыш схватил отца за руку.
— Миколай-тор звонит… — прошептал отец, снимая шапку.
Дребезжащие удары падали протяжно один за другим совсем близко где-то, и Елышу чудилось в них что-то сердитое и беспощадное.
Вдруг отец пригнул к нему теплое, мокрое от снега, лицо и зашептал прерывающимся голосом:
— Миколай-бог сердитый: всех чуваш перевел… Троица тоже бог сердитый: людей в воде топил, церковь по лесам рубил. И Егор-бог большой: с водой пришел. Снег стаял, вода шла, Егор пришел: леса палил, скотину валил.
Он остановился, и Елыш чувствовал на своем лице его горячее, прерывистое дыхание.
— Другой бог пришел, — продолжал отец, — русский бог. Чуваш перевесть хочет.
Он угрюмо замолчал, и только свистал над ними ветер, да слышно было, как в отдалении настойчиво ударял во что-то разбитое сердитый бог Миколай.
— Домой поедем! — заплакал Елыш и толкнул отца в плечо.
Но тот не отвечал, и Елышу даже показалось, что он заснул.
А Миколай-бог звонил все чаще и чаще. Потом он, должно быть, надел на свои огромные пальцы разом много бубенчиков, и слышно было, как он звонит ими всеми за раз и тешится. И Елыш улыбнулся сквозь сон: так хорошо зазвонил бог Миколай. И он подумал, тоже засыпая:
— И Миколай хорош бог: звонит хорошо.
Потом ему показалось, что он стоит на камне у речки, и отец манит его зачем-то с того берега рукой. Поманил и ушел. Он хотел заплакать и вдруг видит — куст, а у куста стоит будто девчонка, только странно одетая; в оловянных башмачках и в медном халатике, сама вся сияет, как самовар на русской стороне у брата Степана. Стоит и протягивает ему два журавлиных яичка. Он хотел взять их, а она говорит: «Возьми одно, а другое я брошу в речку». А сама смеется и так хорошо смеется, что и Елышу стало смешно. И вдруг он понял, что это Тора-Аможе. Он протянул к ней руки, плача от радости, и хотел сказать, чтобы она не бросала в воду яичка, но она улыбнулась и бросила, и он в тот же миг проснулся.
«Так вот она какая, — подумал он, — веселая!»
Было холодно ногам и спине. В тот же миг он почувствовал, что Миколай-тор перестал звонить и отца не было возле; с ним пропали и собаки.
Он в страхе приподнялся и робко окликнул отца. Потом, переждав порыв ветра, крикнул опять и вдруг заплакал, поняв, что отец бросил его и ушел куда-то… должно быть, дорогу домой искать…
В воздухе заметно серело, и видны были черные сучья деревьев; сани стояли, накренясь на один бок, и Пегий тяжело дышал, помахивая головою. Елыш вскочил и побежал, утопая по пояс в снегу.