— А это вы… — уклонился он от ответа, и вдруг почувствовал в первый раз за весь этот день ясно и определенно странное нерасположение, почти ненависть, к этому долговязому филологу, от которого постоянно несло каким-то скучным и неопределенным протестом.
— Барсука стрелять: он кусачий! — хором объяснили за него дети.
— Барсука? — удивился скучный филолог, и глаза его, большие, серые и меланхолические, приняли мучительно-тоскливое выражение. — Полноте!.. Зачем он вам?.. Такое мирное животное!
— Не скажите…
Володя повернулся идти.
— Можно и мне с вами?
— Знаете, чем больше народу… Дети со мной только до края парка.
— Нет, право жаль!.. Ах, как жать! — вздохнул голос из глубины флигеля.
Но Володя уже не слушал.
На краю парка дети остановились, и он двинулся один по скошенной траве к огородам, за которыми начинались овраги.
Дети, усевшись на большой полукруглой скамейке, принялись болтать. Главной темой были барсук и Саша, которая взялась показать его нору.
— Саша огородникова говорила: он по зорям росой питается.
— Его Бог любит.
— Сашу огородникову звери не боятся, а нас боятся.
— Саша огороднккова когда и ночует в поле!
— Она все овраги обшарила.
— Она говорит: барышня, я — дикая, а вы — городские! Хи-хи-хи!
— Она травы знает.
— Какие травы?
— Всякие.
— И Володя знает.
— Володя не так знает: он их по-латыни знает, а она, какая трава почему прозывается.
— И собаки травы знают: которая сбесится, бежит и ищет свою траву.
— Звери-то умнее людей. Вот что! Собаки покойников чуют.
При слове «покойники» дети стати оглядываться.
— Кто-то идет!
— Покойник…
— Ох, я боюсь!
Действительно, в поле, к оврагу, были еще прозрачные сумерки, а парк уже начинал темнеть густою ночною тенью.
— А! а! — стали перекликаться дети с собственным эхо, которое звонко разносило их голоса.
— Покойник идет! — крикнул кто-то из мальчиков.
Девочки завизжали и с неистовыми криками бросились бежать.
Вскоре голоса их замолкли в глубине парка. Тогда из боковой аллеи, действительно, показалась чья-то высокая, нескладная фигура; она подошла к самой канаве, ограждавшей парк, влезла на песчаный валик и, приложив свои длинные руки с широкими ладонями козырьком ко лбу, усиливалась что-то рассмотреть вдали.
Это был студент-репетитор, Иван Григорьевич.
Постояв на валике, он перепрыгнул назад канавку, задумчиво сел на опустевшую скамейку, не спеша вынул портсигар и закурил. Курил он и оглядывался по сторонам, точно прислушиваясь не прогремит ли резкое, беспощадное эхо ружейного выстрела.
Вдали прозвучал мелодичный женский голос.
— А-у-у! Владимир Васильевич, а-у-у!
— О-о-о… — ответило сдавленное эхо мужского грубого голоса.
Иван Григорьевич удивленно поднял голову и прислушался.
Между тем Володя прошел, никого не встретив, через все огороды и дальше, до самых оврагов, и уже повернул было назад. Он думал, что девушка не придет, и ему стало досадно.
— Жалеет барсука или сама боится? — подумал он вслух и расстегнул рубаху-косоворотку: ему было жарко и душно.
Он видел, как ночь надвигается из-за парка вместе с чуть ощутимым прохладным ветерком. Казалось, сюда же поворачивались на тонких стебельках и чуть дрожащие листики на макушках ольховой и осиновой заросли. И звезды как будто двигались сюда же вместе с тихо вращающимся небосводом.
— Как жизнь хороша! — прошептал он в порыве стихийного восторга и вдруг почувствовал совершенно определенно, что вместе с этою ночью придет и она, эта странная узкоглазая дикарка, и даже вздрогнул от сладостного ощущения этой уверенности.
Полный всепобеждающей истомы, он тихо опустился в траву и начал безотчетно ждать.
Вдруг он почувствовал как бы легкое дуновение в лицо. Он приподнялся и посмотрел вдаль. Над травой, точно бесплотное видение, пронизанная лучами погасающей зари, прямо на него двигалась чья-то белая тень.
— А-у-у! Владимир Васильевич, ау-у! — донеслось до него.
— Сюда-а! — отозвался он и сейчас же вполголоса добавил: — Тише! Не кричи так!
Она медленно направилась в его сторону.
Огородник Горбов, высокий, подавленный собственною вышиною мужчина, смуглый, черноволосый, с добродушной улыбкой себе в бороду, стоял возле террасы и говорил:
— Обижает нас барсук: морковь и свеклу ворует… Только, правду сказать, немного ленив он, надо так сказать, Владимир Васильевич. В овсы было повадился по вечерам ходить… Чистая беда: заляжет на всю ночь и сосет. Много у Чебуринских ребят овсов перемял…