Но за дверью было молчание.
Живарев прислушался.
— Пи-и…
Он швырнул бутылку в дверь. Она ударилась и, не разбившись, выкатилась в сени. Живарев хотел взять новую, как вдруг в дверь бросилось что-то темное, одно, другое, третье, четвертое и, пробежав два шага, кинулось ему под ноги. Он не удержался и рухнул вперед, ударившись больно лицом. Кто-то подмял его и сел верхом.
Распоряжался голос Пузыря:
— Крути назад руки.
Кто-то нажал коленом в живот. Живарев завыл и пробовал вырвать руки у того железного, который сидел верхом. Но этого было нельзя сделать. Попробовал даже кусаться; тогда железный сдавил ему горло. И в это время явственно услышал детский плач:
— Папочка, папочка! Отпустите миленького папочку!
Он рванулся еще раз и покорно застыл, сознавая, что погиб.
Крутили, загибая назад руки и туго перетягивали их веревкой, для чего перевернули его лицом вниз, и он в ярости ухватился зубами за рогожу. У нее был кислый и вонючий вкус, но он ее не выпускал. Потом перетянули ноги, и так, как он был, вместе с мочалой в зубах, которую вырвал из рогожи, вынесли через сени на двор, где положили на траву, лицом кверху. Он видел часть крыши сарая и две ступеньки лестницы, прислоненной к стене, попробовал сделать поудобнее рукам, но не мог, к чрезвычайному своему удивлению, двинуться ни одним членом, точно это даже было не его тело.
— Крепко, — сказал Пузырь. — Вот те и мухи!
Живарев хотел перевернуться набок, но и этого не мог. Тогда он напрягся из последних сил, путы с невыносимою силой впились в его тело, и все исчезло из сознания.
На мгновение он помнил, что кто-то нагнулся и сначала поцеловал в лоб и губы и капнул чем-то теплым… вероятно, слезы… прямо ему на лицо, а потом дал поцеловать что-то деревянное, резное и надел ему на шею что-то голубое, яркое-яркое. Потом его хотели перевернуть и поставили для чего-то на голову. Небо опрокинулось и оказалось сбоку. Телега поехала для чего-то по стене. Он закричал от ужаса и куда-то упал, вероятно, в пропасть, потому что раздробил себе плечо. Ехали они вверх ногами и беспрестанно могли упасть. Сначала он без перерыва кричал, потом вспомнил, что мухи ходят совершенно таким же образом, и успокоился. Только стала кружиться голова и несколько раз стошнило.
Стало светло. Где-то чирикнули птички. Но он продолжал падать. Двинул руками и почувствовал, что они свободны. Но ухватиться было не за что. Крикнул в последний раз.
Опять чирикнули птички. Где-то, точно в пустой комнате, кто-то прошел.
— Игнатий Иваныч! — сказал серьезный и недовольный голос. — Полюбуйтесь, что с ним сделали!
«Я падаю. Как же я слышу?» — удивился Живарев.
— Запишите: делириум тременс, — сказал тот же голос.
Дах-дах-дах, — отдались опять чьи-то твердые шаги.
Живарев боязливо открыл глаза. Кто-то дышал ему прямо в лицо.
— Ну, как себя чувствуете? — спросил опять тот же голос, который не должен был спрашивать.
«Я ведь падаю, падаю, — думал Живарев. — О, спасите меня, спасите!»
Он дико вскрикнул и зарыдал.
— Куда вы падаете? Вы лежите на кровати, — настаивал голос.
Живарев открыл глаза и сел.
— Отчего же я все падаю? — спросил он изумленно.
В открытое окно смотрели удивительно ярко и четко зелень какого-то сада: листья акации и сирени.
— Мне показалось, — сказал он с виноватой улыбкой. — Вы доктор?
Он внимательно и подозрительно оглядел стоявшего перед ним человека в пиджаке. В дверях стоял простой мужик.
— Уходи! — махнул ему рукой доктор.
Тот, помявшись, вышел.
Это понравилось Живареву.
— Доктор, вы можете меня спасти? — сказал он, схватив его за руку выше локтя. — Опять надвигается.
— Что? — спросил доктор и перевел глаза на локоть своей руки, который сжимал Живарев.
Живарев разжал пальцы.
— Пи-и, — сказал он. — Комариный писк. Но это вздор. Ведь правда? Что за чепуха!
— Я тоже полагаю, что это все вздор, — сказал доктор серьезно. — Выпейте вот это.
Живарев отстранил его руку, в которой он держал маленький больничный стаканчик с какой-то прозрачной водянистой жидкостью, и подозрительно еще раз посмотрел ему в лицо. Но доктор терпеливо и озабоченно ждал.
— Давайте, — решительно сказал Живарев, залпом выпил и тотчас схватился рукою за грудь.
— Вы не отравили меня, доктор?
— Вот еще фантазия! — сказал тот весело. — Ну-с, теперь пять часов. Спокойной вам ночи. Вы тут не одни. Вы понимаете? Это земская больница. В коридоре тут дежурный, а тут за перегородкой аптека… Василий Онисимович! — позвал он в пространство.