— Саранча.
Он плотно запирает за собою дверь.
— Странно! Какой же у нее вид?
Живарев постарался ясно себе представить.
— Мразь! Маленькие, серенькие, юлят, с круглой головкой и ушками.
Он плюнул.
— И все говорят.
Он заткнул уши и безнадежно покачал головой.
— Все говорят, говорят и клевещут. Ужасной, возмутительной клеветой.
Он вскочил и старательно ощупал порог. Слышно было, как они возятся и пищат.
— Здесь нет щели, доктор?
— Не бойтесь: с той стороны тоже обито войлоком.
— Доктор, есть, по-вашему, свет?
— Свет? Вы этим хотите сказать…
— Ну, да, разумеется, я этим хочу сказать…
Он задохнулся.
— Говорите же, доктор!
— Я лично убежден, что есть, — сказал доктор серьезно.
Живарев внимательно посмотрел ему в глаза: не притворяется ли он.
— Неправда, доктор, вы лжете.
Он вскочил с койки.
— Вы хотите меня обмануть.
— С какой стати мне вас обманывать? Вы курите?
Доктор протянул портсигар. Живарев взял папиросу и тотчас же положил ее обратно.
— Я вам не верю, доктор. Вы хотите сознательно меня обмануть. Я не понимаю, с какой стати. Разве обман лучше? Вы мне не нравитесь.
Но тот продолжал спокойно курить, и глаза у него были такие же ясные и голубые. Он не был злой, но принадлежал к какой-нибудь странной секте.
— Слушайте, доктор. Земля, на которой мы живем, есть планета?
Доктор утвердительно кивнул головой.
— Такая же, как прочие. Не правда ли? Когда-нибудь она замерзнет и рассыпется в прах. Верно доктор?
Эта мысль, внезапно представившаяся ему так ярко, повергла его в дрожь.
— Зачем же тогда все, доктор? Зачем? Это ужасно!
Он посмотрел испуганно и внимательно на доктора, понимает ли он. И вдруг у того по брюкам что-то пробежало.
Живарев подобрал ноги.
— Что с вами? — спросил доктор. — Вам опять что-нибудь показалось?
— Скажи: нет, — заговорили они.
Он боролся с собою.
— Не знаю… так…
Он вгляделся и увидел, что на плече у доктора сидит другой. У этого были маленькие, черненькие живые глазки и смешная мордочка.
— Пошел прочь! — сказал Живарев и засмеялся. — Все равно, — добавил он грустно и лег лицом в койку, чувствуя, как грудь поднимается рыданием. На плечо легла мягкая и тяжелая рука доктора. Он вздрогнул.
— Не утешайте, доктор. Вы верите, что я стремился? Благодарю вас. Пусть результаты моих усилий были сравнительно ничтожны. Но я стремился, я хотел, я верил. Вы понимаете?
Ему безумно хотелось, чтобы доктор понял его.
Он плакал, и рука доктора дружески лежала у него на спине.
— Скорей, скорей, — сказали они.
— Что? — удивился он. — Куда? Доктор, идите. Все равно.
Было глупо, что он подчинялся им. Но он уже не мог, потому что они проникли сюда.
— Знаете, доктор, я погиб. Дайте мне вашу руку. Фу, гадость, не могу.
Что-то мягкое попало ему в ладонь. Он вытер ее об колено.
— Знаете, доктор? Уйдите. У вас на плече и на рукаве… Впрочем, все равно.
Он безнадежно махнул рукой. И только было противно и немного смешно.
— Надо запирать дверь? — опросил доктор, уходя.
— Скажи: не надо! — сказали они.
— Не надо, доктор.
Он надеялся, что он не послушается и запрет. Но доктор поколебался и оставил отворенную щель.
Они загудели, точно пчелиный рой.
— …Ну, и что же из этого? — сказал он нарочно и поддразнивая.
— Умру я, будут жить другие. Значит не все равно.
Они опять загудели, как тогда, когда доктор оставил открытою дверь. Он засмеялся.
— Знаю, знаю. Другие — то же, что я: те же мысли, те же чувства, Те же желания. Опять сызнова вся волынка. Опять надежды, мечты. Скучно. Понимаю. Ничего нового. Граммофон и автомобиль. Ерунда.
Они сидели правильными рядами на подоконнике, на столе и на спинках койки. Бегал только один. Он неистово юлил и вертелся.
— Ну, будет, — сказал Живарев строго. — Не люблю!
Но он продолжал вертеться, как кубарь.
— Тогда пойдем, — сказал Живарев, которому это было нестерпимо. — Куда идти?
Они растерянно побежали. Но скрипнула дверь и выглянул доктор.
— Не спите еще?
Живарев притворился дремлющим.
— Сейчас, сейчас засыпаю.
Страшно больше не было. Только билось сердце и хотелось, чтобы все кончилось поскорей.
А вертлявый вертелся все скорей и назойливее.
— Постойте! — сказал вдруг Живарев, перенося ногу через порог. — Если все равно, то, значит, два равно трем, три четырем и так далее.
Они засмеялись. Он обиделся.
— Ничего смешного. Может быть, все, что вы говорите, есть вздор. Пять равно шести. Миллиард — тысяче. Единица — вечности.