Выбрать главу

— Мир дому сему.

Так, кажется, заповедал Христос говорить своим ученикам.

И в своей проповеди он объяснял, что такое означает — «мир дому сему». Мир есть гармония, порядок, благополучие и святость. Речь он произносил с подъемом, и Гуляев удивился тогда, что простой священник может так умно и литературно говорить. «Это оттого, что их учат гомилетике», — подумал он тогда же.

И, хотя он был неверующим, но от слов священника им овладевало приятное умиление, и казалось, что эти слова «мир дому сему» остались в доме и после того, как симпатичный и мягкий батюшка ушел.

И когда он говорил, хотелось верить, что все именно так и есть. У него ласковые карие глазки и яркие малиновые губы. А когда он потом после молебна закусывал, то выговаривал как-то особенно вкусно «коклеты» вместо «котлеты», и это к нему также шло. Он почему-то рассказывал, как надо приготовлять гусиные лапки (их надо предварительно мочить в уксусе) и очень забавлял и удивлял дам своей практичностью. Дрова советовал покупать не на складе, а прямо на железной дороге из вагона. И когда ушел, оставил после себя легкий и приятный запах кипариса и одеколона.

Но сейчас Гуляеву было почему-то неприятно от этих воспоминаний, и хотелось, чтобы пришел лучше какой-нибудь другой священник.

«Но все равно, — подумал он с огорчением. — Я не буду думать ни о чем постороннем».

Разостлав на столике возле лампадки платок и поставив на него в серебряной коробочке причастие и положив крест, батюшка выпрямился и, прижав руки к груди, спросил ласково и вместе строго:

— Вы желаете исповедаться?

— Он не может говорить, — сказала сиделка.

Священник нагнулся к Гуляеву и внимательно посмотрел ему в лицо:

— Что? Худо? Ну, Господь поможет. Вот исповедаетесь и причаститесь…

В лице его изобразилось мимолетное любопытство и сострадание.

— А кто такой? Так и неизвестно? — спросил он, выпрямляясь и обращаясь к сиделке.

— Не называет себя… Скорее всего из образованных.

— Так, так, — сказал батюшка и, звучно и приятно откашлявшись, развернул старую зеленую епитрахили на желтой подкладке.

Перекрестил ее мелким, изящным, проворным крестиком, поцеловал и, надев на шею, выпростал сзади густые волосы, а спереди вынул наперсный крест и сделался каким-то окончательно земным и знакомым.

Взяв в руки маленький коричневый требник, он неожиданно строго посмотрел на Гуляева и сказал:

— Перекреститесь, если можете.

И, не дожидаясь, возгласил:

— Благословен Бог наш…

Гуляев несколько раз твердо и набожно перекрестился.

«Я верю, верю, — говорил он себе настойчиво. — Я ничего не знаю и вместе знаю все, и это и есть то, что называется верою, и теперь я понимаю, что такое вера. И мне уже не страшно и все ясно».

Только было по-прежнему немного досадно, что пришел именно этот батюшка, знакомый и франтоватый. От этого было такое чувство, точно все происходит не совсем так.

Было скорее похоже точно батюшка, как и шесть лет назад, служит молебен по поводу новоселья.

Он стоял, слегка откинувшись назад, и быстро и полувнятно читал, держа высоко перед собою требник и зажженную восковую свечку и делая ударение на отдельных словах, точно полагал, что в них-то при данных обстоятельствах и заключается вся сила:

— Слава Тебе, Боже… Аминь. Господу помолимся…

Когда же переворачивал страницу, то высоко и многозначительно поднимал брови, отчего лоб его покрывался мелкими морщинками. Читая, он несколько раз ошибся и поправился.

И Гуляеву опять казалось, что это все не то, и что все это нужно кому-то другому: может быть, сиделке или самому батюшке, или тем, которые, вообще, останутся жить после него. Это для них важно, чтобы батюшка стоял сейчас над ним и читал по книжке, воображая, что это и есть то, что надо делать, когда умирает человек.

И оттого у батюшки, и у сиделки были теперь спокойные и довольные лица.

«Нет, это просто нехорошие мысли, — сказал себе Гуляев. — Они верят, верят, и я тоже верю, верю. Господи, спаси меня. Успокой, сделай, чтобы мне все разом стало ясно и понятно».

Но батюшка читал, и тоска не проходила. И оттого казалось, что все, что происходит сейчас, неважно и есть только предисловие к чему-то важному, а главное будет впереди.