— она как-то странно улыбнулась и призывно посмотрела на Завацкого.
К счастью, он уже успел прийти в себя:
— Знаете, Олечка, меня ведь дела ждут… Профессор эксперимент замыслил. Мое участие просто необходимо. Где он живет?..
— Эргосум?! Я покажу вам!
— Нет, не надо! Я сам. Вы, главное, скажите где.
…Лишь на лестничной клетке Денис сообразил, что на ногах у него тапочки-панды. Вернуться он не решился.
Олечку по праву можно было назвать коллекционершей. Ей принадлежал весь девятый этаж, на котором собралась удивительная компания. Один Стоянцев чего стоил! Но профессор Эргосум тоже оказался крепким орешком.
Завацкий застал его возле невообразимой машины, сверкающей металлическими перфорированными дисками. Денису сразу вспомнилось посещение Гулливером Академии в Лагадо. А также сорок тысяч обезьян, способных написать «Войну и мир»…
Шестеренки клацнули. Профессор, не оборачиваясь, схватил чистую карточку из стопки и бросил под зубья. С натугой заскрипел рычаг. Аппарат лязгнул и выплюнул ту же карточку, но уже издырявленную, как шумовка.
— Добро пожаловать, землец! — Эргосум потянулся за следующей карточкой. Машина вновь щелкнула. — Судя по всему, вы детектив. Расследуете… расследуете гибель соотечественника… но до сих пор не нашли никаких свидетельств в пользу того, что он мертв.
Машина грохотала все сильнее и сильнее; звук этот болезненно отдавался в ушах Завацкого.
— Вы одеты в джинсы и куртку, у вас дырка на носке и в рюкзаке поломалась застежка. Если не предпримете мер, то через два дня у вас из зуба вылетит пломба.
Денис досчитал до десяти. Потом до ста, но только простые числа.
— Не очень вежливо разговаривать с человеком, повернувшись к нему спиной, — сообщил он.
— Да? Извините. Мне все равно. Я отвык от людей.
Профессор крутанулся на табурете, и Денис понял, что добрался до цели. Человек, сидевший перед ним, был слеп.
— Что случилось? — спросил он. — С чем вы пожаловали ко мне?
— Это ваше? — вместо ответа Завацкий протянул колоду перфокарт.
— Да… — пальцы Эргосума забегали по отверстиям, ощупывая. — Как странно… Именно их я потерял два дня назад. Дайте, пожалуйста, руку, — попросил он. Нащупав пальцы Дениса, профессор провел по ним карточкой. — Чувствуете рубчик?
Денис ничего не почувствовал, но на всякий случай согласился.
— Это своего рода шедевр. Венец всей моей научной карьеры. Поверите ли вы, что эта машина — я назвал ее «экзомат» — отняла у меня пятьдесят лет жизни?
Завацкий бережно снял с кресла стопку книг и уселся. Внезапно он понял, о чем станет говорить ученый.
Дело в том, что у мании преследования есть еще один аспект, который детектив как-то упустил из виду.
— Большинство событий нашей жизни легко предсказать. Если вы ложитесь спать, то скорее всего вы проснетесь. Вы можете умереть во сне, но вероятность этого события мала. Существует вероятность, с которой автобусы подходят к остановке именно тогда, когда там появляетесь вы. Можно рассчитать любые шансы: повышения по службе, выигрыша в лотерею, удачной женитьбы. И вот тут-то проявляется удивительная закономерность: человек обходится всего несколькими вероятностями на каждый случай жизни. Градаций немного: мелкие события, события поважнее, очень важные, Чертовски Важные и так далее. Замыкает ряд Великий Вопрос Жизни и Смерти. Проведя исследования, можно вычислить эти вероятности. А дальше начинается комбинаторика…
Завацкий подавил зевок. Профессор углублялся в научные дебри; вырожденные числа Мак-Каллоха, теория неполноты Геделя — во всем этом Денис разбирался слабо.
Основное было ясно: зная базовые вероятности, экзомат рассчитывал события жизни человека. Из прошлого или будущего — значения не имело. Человек, для которого строили экзомат, оказывался как на ладони. О нем становилось известно все: о чем он поет в душе, дергал ли он в школе девочек за косички, в каком году наступит его смерть.
— Пока что я построил два экзомата. Один мой, он с каждым днем работает все лучше, а второй — угадайте чей?
— Вероятно, Панеева?
— Именно, молодой человек! Вы удивительно проницательны. К сожалению, экзоматы не знают имен, из карточек я узнал только то, что злой бог ходит меж нас. Он насмешничает, охотится сам на себя и любит поболтать с неким мудрецом, ведающим человеческие судьбы. Ах если бы я мог построить больше экзоматов!
— А что мешает?
— Фолийцы смеются надо мной. Они утверждают, что мое открытие не имеет смысла. К чему рассчитывать чужое прошлое, когда можно просто подойти к человеку и спросить, что он делал в тот или иной момент? А будущее их не интересует. Я и сам порой недоумеваю: кого может волновать то, чего еще нет?..