Никто не сказал бы наверняка, почему дядя Майки выбрал отшельничество на чердаке; у каждого из домочадцев была своя версия, но в основном все сходились: толчком стала смерть отца. Если верить Бине - а ее воспоминаниям верить можно лишь с натяжкой, поскольку сама она была в то время слишком мала, - Майки полюбил чердак еще в детстве и частенько забирался сюда, особенно после смерти матери. Бине тогда было шесть, и все заботы легли на плечи старшей дочери, шестнадцатилетней Брайди. Она воспитывала остальных детей, не сложив с себя эту обузу и через восемь лет, после смерти отца. Шестеро их было у родителей - пять девчонок, один мальчик. Возможно, Майки претила роль единственного мужчины, а возможно, ему просто нравилось на чердаке, но после похорон отца он поднялся сюда, чтобы больше уже не спуститься.
Как они только не старались выманить Майки с чердака, рассказывала мать маленькой Анжеле, все способы перепробовали. И голодом морили, и священников приглашали - вдруг кары Божьей испугается? Молились за него непрерывно, поминали всех святых; страшно подумать - самого святого Иуду, покровителя больных, осмелились потревожить во время чтения розария... увы, у святого Иуды нашлись дела поважнее. Майки остался на чердаке, и сестры в конце концов сдались. Каждое утро выносили горшок, три раза в день кормили, раз в неделю меняли одежду и полотенце, раз в две недели - постельное белье. Его мучили фурункулы - сестры научились справляться с этой напастью самостоятельно, потому что врачей он к себе не подпускал. Хором и по одиночке сестры кляли Майки за вшей и тучи откормленных на объедках мух, но странное дело - если не считать насекомых да редких насморков, здоровье отшельника не подводило. Ни единого разу за полсотни лет он не вдохнул воздух за пределами чердачных стен; ни единого разу не обмолвился хоть бы и маловразумительным словом с живой душой, кроме сестер да Анжелы. Та же, в свою очередь, вплоть до более-менее сознательной юности пребывала в полной уверенности, что живущий на чердаке дядюшка - непременный атрибут каждой семьи.
Когда настало время задумываться и задавать вопросы, тетя Брайди небрежно отмела все тревоги племянницы: торчит наверху, - и пусть себе торчит. Нам же легче. От мужчин все равно одни неприятности. К этому моменту тетка уже прочно уверовала в уникальное предназначение своей семьи, воображая пятерых сестер эдакой уютной домашней сектой. Сама она, как выяснилось, с детства мечтала о монашеской рясе, и лишь смерть матери поставила крест на ее религиозной карьере. Но она-то всегда помнила, для чего создал ее Господь, и любую иную участь воспринимала как жалкую подмену. Однако жизнь диктовала свои правила, и, когда Майки отправился в добровольное заточение, вся женская часть семьи была поставлена на службу второй по значимости мечте старшей сестры. Брайди оказалась воинствующей девственницей. Души и женскую плоть сестер она решила возложить на алтарь Создателя, а мнение жертвенных агнцев ее не волновало. Из рассказов матери Анжела знала, что в те дни никто не осмеливался перечить Брайди, чья должность единственной учительницы ближайшей школы позволяла ей нести евангельские ценности в массы. Катехизис, естественно, был основным предметом обучения; вторым и последним было домоводство, а потому несколько поколений местных жителей складывали и вычитали с грехом пополам, зато ромовые кексы пекли на славу.
Годы мелькали в заботах о том мизерном хозяйстве, что осталось от отцовской фермы. Время от времени на пороге дома возникали представители банка, после переговоров удалялись с кипами бумаг, а вместе с бумагами из рук сестер уплывали очередные акры земли. Тетушка Брайди все учительствовала. Мэйзи с Реджиной понемножку подрабатывали шитьем. У Имельды, вечно больной и немощной, время уходило на укрепление здоровья, которое, впрочем, не менялось десятилетиями. Бина же, слегка не добрав до сорока, дезертировала.
Своего отца, Амброуза Доули, Анжела не помнила, но человеком он, судя по всему - а точнее, судя по рассказам матери, - был прекрасным. От прочего мужского люда его выгодно отличали замечательно большие руки, наличие в гардеробе двух костюмов-троек и обычай по воскресным дням выкуривать трубку. Старый холостяк лет пятидесяти с приличным гаком, он не представлял, по мысли Брайди, никакой опасности, - потому-то, видимо, она и проморгала "младшенькую". Жил мистер Доули вместе с парализованной матерью в полумиле от сестер, встречавших его (опять же - по мысли Брайди) лишь в церкви на мессах. Что и говорить, невелика угроза; тем более что в округе он славился феноменальной ленью. Поспать этот человек любил больше всего на свете.
Как бы там ни было, но Бине определенно удалось настичь его бодрствующим и заарканить, после чего однажды на рассвете она сбежала из отчего дома, оставив Брайди клочок бумаги с двумя коряво нацарапанными словами: "Ушла. Прости".
Во второй половине того же знаменательного дня Бина стала женой Амброуза Доули и поселилась в своем новом, теперь уже супружеском, гнезде. Представить мать на седьмом небе от счастья Анжела не могла при всем желании, однако определенный покой и довольство жизнью на несколько лет Бине были отпущены. И это несмотря на полный разрыв с семьей - сестры демонстрировали убийственное презрение, в гордом молчании переходя на другую сторону улицы всякий раз, когда "изменщица" встречалась на пути. Брайди во всеуслышание объявила, что самое имя Бины на веки вечные вычеркивается из семейных анналов. "Младшенькая" оказалась предательницей. Пошла на поводу у чресел, замарав безукоризненность их пятерки, - и Брайди разбрасывала руки в стороны, изображая Деву Марию: две сдвинутые ноги символизировали двух сестер, две руки еще двух, голова, понятное дело, саму Брайди. Нынче же какое разочарование - похоть безымянной бывшей сестры лишила Пресвятую Деву одной из конечностей.
Анжела появилась на свет в сорок второй день рождения Бины, и в тот же час завершился жизненный путь бабушки Доули - переволновалась старушка. Позже, однако, все сошлись во мнении, что ушла она по доброй воле, поскольку за две недели до того собрала вещички, да и зубы с утра вставила, чего не случалось многие годы. Анжеле было три, когда непреодолимое желание часок-другой поспать застало ее отца на соседней ферме, рядом с отстойником свинячьего дерьма, куда он тихонечко и сполз. "Кончина от утопления" - со стыдливой уклончивостью констатировал деревенский лекарь.
Бина облачилась во вдовье платье и засучила рукава, чтобы обеспечить дочери мало-мальски достойное существование. Кое-какой доход приносила торговля яйцами; местный священник тоже подбрасывал работу, раз в неделю приглашая Бину убирать у себя в доме и мыть церковные полы. Случалось ей и портному помогать по мелочам, пока не повезло с первым крупным самостоятельным заказом на свадебное платье, за которым заказы посыпались как горох - платья для невест и подружек невесты, на крестины, на конфирмацию. Вскоре рабочий график Бины был уже настолько плотен, что ей приходилось отказывать клиентам.
Прошел год. От сестер - ни звука. Бине хватало работы и общения с дочерью, на пару с которой, в уютном молчании или за сказками, они расшивали тысячами жемчужин лифы свадебных нарядов. На вопросы (нечастые) соседей о ее вдовьем житье Бина отвечала, что за делами ей некогда убиваться по мужу. Впрочем, неизменно добавляла: Амброуза ей "немножко не хватает".
Воспоминания Анжелы о детстве - местами яркие, местами расплывчатые начинались приблизительно с этого времени, с ее четырех-пяти лет. Память возвращала ей образ матери за работой - в ловких пальцах мелькает иголка, и в такт незамысловатой песенке перламутровые бусины ложатся на белый шелк. Анжела хорошо помнила, как ходила со специальной корзинкой к болоту за торфом для камина и как колыхались занавески на окнах в доме четырех чудных старух. Она приставала к матери с расспросами, а та в ответ бормотала что-то про ведьм. С тех пор Анжела старалась не смотреть на страшный дом, проскакивала мимо с такой скоростью, на которую были способны маленькие ножки, - не дай бог, ведьмы засунут в котел.