Он остановился. Зыркнул на нее недобрым взглядом:
- Ни к какому... гребаному доктору не пойду.
- Таково правило, Стив. Доктор Голдберг тебя осмотрит, чтобы... ну, в общем, осмотрит. Мы ему всех показываем. Он хороший, правда. Возможно, даст тебе что-нибудь, таблетки там или еще что.
Из постояльцев приюта редко кто отказывался от встречи с врачом. Доктор в их глазах - персона, наделенная немыслимой властью и неограниченным доступом к пузырькам темного стекла с таблетками, способными затуманить больное сознание. А еще доктор может сообщить постояльцу, склонному нарушать сухой закон приюта, что его печень не выдержит и глотка спиртного. Обычно срабатывает, так же как и своевременный намек на улучшение здоровья - тому, кто готов сорваться в запой. "Доктор сказал..." - с этих слов начинается в приюте каждая вторая фраза. Люди вновь могут почувствовать себя людьми, ведь о них все еще кто-то заботится. Однако, судя по выражению лица новенького, он так просто на осмотр не согласится. Анжела вздохнула.
- Ладно, Стив, поговорим позже.
Он неуклюже двинулся к кухонной стойке. С улицы медленно втягивалась шаркающая очередь. Самое время для кормежки. Чуть раньше - и половина не придет, добирая сон за тревожную ночь. Чуть позже - и горячей еде многие предпочтут горячительное.
Старые и юные, они стекались сюда отовсюду, каждый со своей историей, как две капли похожей на историю соседа. Кое-кто вовсе не пил. Некоторые являлись даже умытыми и чистыми - наведя лоск в ближайшем туалете. Здесь действовала строгая, редко кем нарушаемая иерархия. На время приютской кормежки объявляли перемирие даже злейшие враги, а к монахиням все до единого относились с почтением и трогательной благодарностью.
В парне чувствуется воспитание, думала Анжела, наблюдая, как Стив выискивает свободное место за столом, в одной руке держа тарелку с супом, в другой - несколько кусков хлеба. Стив ее тревожил. Хорошо это или плохо другой вопрос; скорее даже плохо. Она не один год потратила на то, чтобы научиться не тревожиться за всех своих подопечных. Ни будущее их, ни тем более прошлое от нее не зависело - так какой же смысл в бесплодном волнении? С постояльцами нужно работать. Приют - это всего лишь конвейер. Остановка на суп, остановка на два-три добрых слова. Поехали дальше. Допустить слабость, позволить душевную привязанность - значит взять на себя ответственность, а после неминуемо пережить разочарование.
И все-таки время от времени кому-то из этих несчастных удавалось проникнуть сквозь защитную броню сестер. Вот и Стив... По-детски сжатые губы и плохо скрываемый испуг в глазах остро напомнили ей дядюшку Майки. Понимая, что ступает по тонкому льду, она решила завтра же попросить Мэри Маргарет об одолжении: пусть новеньким займется кто-нибудь из монашек. Забот и без того хватает, а тут еще этот Роберт и несостоявшаяся встреча за кофе из головы не идет. Да и о дядюшке Майки лучше лишний раз не вспоминать.
Почти весь остаток своего трехдневного отпуска она провела на чердаке. Майки что-то совсем затосковал, часами смотрел в пустоту перед собой, Анжеле стоило громадных усилий вызвать у него подобие улыбки. Взгляд его был постоянно устремлен куда-то мимо нее; если она пыталась пригладить спутанные лохмы, он вздрагивал, как дикий зверь, и Анжеле нескоро удалось уговорить его постричься.
- Ну что с тобой, дядя Майки? - шепнула она, привлекая к себе его голову. - Расскажи мне, я помогу.
Он дернулся, уткнувшись лицом ей в плечо.
- Ну-ну, не бойся. Скажи, что с тобой? Почему ты так себя ведешь? Приболел?
Майки засопел, сплющив нос о ключицу Анжелы. Она подалась назад в попытке приподнять его голову и заглянуть в глаза.
- Может, доктора позовем?
Тихий протестующий стон - и дядюшка уполз в дальний угол.
- Ш-ш-ш... не хочешь - и не надо. Только ты должен пообещать, что с горшком перестанешь баловаться. Обещаешь?
Он с жаром закивал, уткнувшись лицом в рукав. Плачет? У Анжелы сжалось сердце. Нет, опять смеется. Облегченно вздохнув, Анжела сама расхохоталась.
- Эх, дядя Майки, дядя Майки. Ну что нам с тобой делать? С чердака тебя не стащишь, верно?
И опять он плакал, и опять тянулся к ней для последнего объятия. И опять Анжела, зная, что уезжает, чувствовала себя предательницей. У него ведь, кроме нее, никого нет. А это так мало.
Стив шумно дышал, свирепо раздувая ноздри, - никто не освобождал места. Анжела напряглась, готовясь ринуться на защиту, но мощное сложение и исходящая от парня молчаливая угроза сделали свое дело прежде, чем взорвалась бомба его гнева.
Кому бы из монашек ни достался этот подопечный, за ним нужен глаз да глаз.
Сегодня на раздаче дежурили сестры Кармел и Оливер. В гигантском котле, водруженном на газовую плиту, бурлил суп. Черный от копоти край находился едва ли не вровень с головами монашек; чтобы зачерпнуть половником варево, им приходилось прыгать вокруг плиты с поднятыми руками, на манер баскетболисток. Будь на то воля Анжелы, она бы не допускала к котлу некоторых наиболее рьяных в усердии сестер - ту же Кармел, к примеру. Смотреть, как пропадают зря объедки, было выше их сил: припрятав в широких рукавах монашеских одеяний то пол-яблока, то горсть крошек и воровато озираясь по сторонам - как бы кто не увидел, - они ловко запускали сэкономленное добро в котел. Во время одной из еженедельных проверок Анжела обнаружила на дне комок жвачки, в другой раз - монашеский значок и ошметки "святой картинки", словно монашки решили накормить народ Господом в буквальном смысле.
Ну вот опять сестра Кармел крадется к котлу, спрятав ладони в рукавах платья и помаргивая по-совиному. Так. Заметила Анжелу.
- Что там у вас, сестра? - Анжела протянула руку.
Кармел, вздрогнув, послушно разжала кулачки.
- Сколько можно повторять, что молочные продукты в суп класть нельзя. Ни в коем случае. Можно занести ботулизм. - Она отобрала обгрызенный треугольник плавленого сыра и кубик брынзы в фольге.
Кармел напустила на себя пристыженный вид, но стоило Анжеле отвернуться, как в котле что-то булькнуло - яйцо из монашеского завтрака отправилось в суп.
Очередь снаружи заволновалась, и Анжела поспешила к двери. Мэри Маргарет в солнцезащитных очках шагала вдоль шеренги, всматриваясь в мужские лица, пока не углядела чахлого старичка. Издав звериный рык, мать-настоятельница отвела ногу назад и со всей силы заехала ботинком по тощей старческой заднице.
- Надеялся меня объегорить? - зарычала она и повторила бы пинок, если бы старик с невиданной ловкостью не увильнул от ее ботинка. - Сколько мы тебя здесь держали, подлюка? Год! Целый год мы тебя кормили, мыли и спать укладывали. Сказано тебе - получил квартиру и уматывай, вари там себе свой суп.
Преступник ретировался, однако его злодеяние необходимо было проработать для устрашения остальных. Мэри Маргарет маршировала вдоль очереди, звучно хлопая ладонью по бедру. Вперив взгляд в худого, измотанного жизнью бездомного, нависла над ним:
- Что бы вы там ни замышляли провернуть - лучше и не пытайтесь. У меня глаза на затылке. Я каждого насквозь вижу, ясно?
Толпа угрюмо закивала. Мэри Маргарет начальственным кивком позволила очереди двигаться дальше. Выволочки матушка обожала - от хорошего разноса у нее душа пела.
Поймав неодобрительный взгляд Анжелы, мать-настоятельница поманила ее пальцем:
- Это еще что за гримасы, сестра?
Анжела пожала плечами. Вступать в пререкания с Мэри Маргарет на публике - себе дороже. Краем глаза она заметила красное лицо и стиснутые кулаки Стива. Парень, похоже, солидарен с ней в оценке дисциплинарной политики Мэри Маргарет.
Настоятельница, прищурившись, смотрела на Анжелу. Убедившись, что бунта не будет, хмыкнула удовлетворенно и протопала внутрь. Очередь вздохнула, расслабилась. "Вот уж кто тебя усмирит, деточка", - закхекала в голове Анжелы тетушка Брайди.
Служащая Армии спасения приткнула в хвост шеренги индийца и с решительным видом направилась к Анжеле. Места будет просить, а в приюте свободных коек нет и минимум месяц не будет. Анжела вздохнула, приготовившись к длинному, жалостливому монологу, в конце которого просительницу все равно ждал отказ. Хорошо бы брать каждого, кого приводят или кто приходит сам; крыша над головой всем нужна. Увы, койки в приюте из воздуха не возникают... Бывает, выслушаешь чью-нибудь особенно горестную историю - сердце разрывается. И тем не менее отказываешь, снова погружаешься в работу и стараешься не сдаваться, потому что в этом и состоит основное занятие монашек - никогда не сдаваться.