Громила на миг умолк, потом запрокинул голову, загоготал во всю глотку и направил член, будто пожарный насос, на сестру Кармел, окатив ее ноги мощной струей мочи. После чего привалился к стене и продолжил пение. Толпа гоготала вовсю.
Анжела на секунду зажмурилась. Сестру Кармел трясло. Мэри Маргарет застыла каменным идолом.
- Вы-пи-вал?! - прошипела она.
- Чего, дуся? - Гигант едва держался на ногах.
- Я. Спросила. Выпивал?
В его налитых кровью глазах сверкнула угроза. Отвалившись от стены, он навис над невозмутимой Мэри Маргарет. Багровый член был зажат в кулаке.
- Кланяйся, женщина! - заревел он. - Кланяйся ему.
Один-единственный убийственный взор матери-настоятельницы обрезал радостный гогот толпы.
- Убрать его, - приказала Мэри Маргарет.
Не самый лучший метод воспитания, подумала Анжела, но промолчала, зная, что настоятельнице ее советы не требуются.
- Чего? Лизнуть не хочешь? Разок, а? Я никому не скажу. - Он вывалил язык и облизнулся. Перевел глаза на Анжелу, с явным усилием фокусируя взгляд. - Эй, те-елка, и ты давай...
Выпад Мэри Маргарет был молниеносен. Метнувшись вперед, мать-настоятельница поймала пенис громилы в кулак и крутанула что было сил. На лбу у нее блеснули капельки пота. Бугай взвыл. Стиснув пальцы, Мэри Маргарет продолжала выкручивать. Зрители поежились. Шотландец зашатался и рухнул, будто колосс на глиняных ногах. Мэри Маргарет, не ослабляя хватку, опустилась на колени рядом с ним. И все крутила, крутила, крутила. Гигант был близок к обмороку; он уже не дышал; об отпоре не могло быть и речи. Мужские животные стоны звучали в унисон со скрежетом зубов Мэри Маргарет. Взгляды их на мгновение встретились - и Мэри Маргарет резко отдернула руку. Шотландец перекатился на бок и блаженно заскулил. Мать-настоятельница медленно выпрямилась, стряхнула с юбки желтоватые капли, вытерла пальцы о темно-синюю блузу и мрачно обозрела выстроившихся полукругом подопечных:
- Вот что, ребята. В тот день, когда вы объявились у нас на пороге, я каждому - каждому! - вправляла мозги. Никакой выпивки. Никакого блуда. И никаких чертовых игр со мной.
Она развернулась, точно солдат на плацу, и двинула в обратный путь по коридору, на ходу отдавая приказы:
- Вышвырните его вон, сестры. Отправьте в Камден или к черту на рога лишь бы поскорее, чтобы я не отпустила ему грехи в последний раз.
Толпа постепенно рассасывалась. Зрители ускользали один за другим, пока Анжела не остановила последних просьбой помочь ей с шотландцем. Гигант все еще лежал на полу, постанывая и держась обеими руками за пах. Виновник скандала был уже надежно укрыт за молнией. От шотландца несло виски и сидром, вид у него теперь был определенно виноватый, и Анжела, прислушавшись, разобрала обиженное: "На кой хрен так-то, на кой хрен, а?"
Опустившись на колени, сестра Кармел ласково погладила его по голове:
- Ну-ну, Джим. Ты же знаешь наши правила. Разве можно так себя вести? Матушка Мэри Маргарет очень сердится, когда ее детки безобразничают.
Просияв улыбкой, она запустила руку в карман и выудила миниатюрное изображение Христа, указующего на сердце: "Я есть Путь, Истина и Жизнь". Качнула головой, вернула картинку на место и вынула другую:
- Нам бы что-нибудь попроще, верно, детки?
Кивнула одобрительно, глянув на открытку с двумя трогательными большеглазыми котятами и не менее трогательной надписью, взывающей к любви, и вложила открытку в вялую ладонь шотландца.
Тот с осторожностью принял дар монашенки, устремив на сестру взгляд, полный пьяно-смущенного восхищения. Этот взгляд был знаком Анжеле. Она не раз видела, как постояльцы приюта рассматривают сестру Кармел со смесью изумления и восторга. Даже самые твердолобые циники и психопаты питали к старой монашенке нежные чувства. А она ко всем относилась одинаково. В ее карманах всегда были припасены открытки с божественными мотивами или лимонные леденцы для постояльцев, тенями бродивших по лабиринту приюта. Кто знает, чем этих несчастных притягивала сестра Кармел. Возможно, в ней светилось что-то отдаленно-нежное, какая-то искорка из темных глубин их детства. Словом, что-то, давно утерянное.
По лестнице на третий этаж шотландца волокли двое из недавних зрителей его шоу, а Анжела с Кармел страховали всех троих сзади. Постояльцы ночевали в так называемых секциях, поделенных на кабинки размером с монашескую келью - два на два с половиной максимум, - где помещались лишь кровать, стул да крохотный шкафчик, а плотные темные занавеси заменяли двери. Эти импровизированные двери выходили в коридор с двумя туалетами и одним душем, рассчитанными на тридцать человек, зато открытых в любое время суток. Заканчивался коридор довольно просторным помещением, служившим то ли кухней, то ли комнатой отдыха и вмещавшим два колченогих стула, холодильник, намертво прикрученный массивными болтами к полу, и чайник. Будучи единственным "движимым" имуществом в пределах приюта, чайник служил предметом бесконечных склок и препирательств, своеобразным призом для самых сильных или изворотливых. Джордж, бывший врач из Уэйбриджа, а ныне местный психопат, только что заявил на чайник свои неотъемлемые права, поскольку без этого предмета ему не спится, и требовал от соседей по секции расписаться в "Журнале пользования чайником". Росту в Джордже без малого два метра, сила из него так и прет, а значит, без сестры Кармел чайник не вызволить. Подобные подвиги обходились ей конфетки в три, тогда как остальные смельчаки лишались зубов.
Второй, третий и четвертый этажи здания, в годы правления Виктории служившего работным домом, были отданы под секции для постояльцев. На пятом по-прежнему жили несколько монашек из старых, и Анжела предпочла устроиться рядом с ними. У матери-настоятельницы и остальных были собственные квартиры в близлежащих к приюту кварталах Восточного Лондона. На первом этаже располагались мужская столовая, сумрачные игровые комнаты, крохотная часовенка, кабинеты монахинь и, наконец, кухня - большая несуразная комната, где бездомных ежедневно кормили горячими обедами, а в особенно ненастные ночи, когда не хватало мест в секциях, устраивали спальню.
Кроме мужского приюта, в этом огромном, сложенном из красного кирпича здании был еще и женский, с отдельным входом и своим персоналом. Большинство тамошних жиличек зарабатывали на хлеб насущный древней как мир профессией, используя приют в качестве убежища от сутенеров или конкуренток по цеху. Анжела с самого первого дня работала на мужской половине - по той простой причине, что здесь было гораздо безопаснее. Монашек катастрофически не хватало, так что в последнее время персонал женской части приюта почти полностью сменился на мирской. Постояльцы сюда приходили прямо с улицы или же из других, меньших по размеру и потому переполненных приютов. Кое-кто регулярно возникал и исчезал, ничего не требуя, кроме теплого угла, чистой постели и регулярной кормежки дня на два-три. Отпускники, фыркая, отзывалась о таких Мэри Маргарет. С десяток стариков жили по многу лет - для них приют стал родным домом. Некоторые обосновывались здесь в ожидании самого главного, самого желанного приза - квартиры. Эти, как правило, выглядели старше своих лет, но для них краски жизни еще не потускнели до уныло-серого цвета. То одного, то другого из этой категории Мэри Маргарет еще пыталась соблазнить духовной карьерой, однако чаще всего ее внимание к подопечным ограничивалось требованием трезвости и относительной тишины в пределах приюта. За его стенами деритесь, наливайтесь спиртным до положения риз, демонстрируйте свои пенисы и прочие части тела всем, кто согласится любоваться ими... словом, безобразничайте в свое удовольствие. Вечером же, переступив порог приюта, отставьте свои шуточки и будьте любезны соответствовать. Побольше комплиментов Мэри Маргарет, а в промежутках исключительно "да, матушка" и "нет, матушка" - и настоятельница будет довольна. Капитан Мэри Маргарет управляла своим кораблем железной рукой, и если сестре Кармел постояльцы плакались на свою несчастную жизнь, а о сестре Анжеле грезили ночами, то свою начальницу боялись как огня. Она была непререкаемым авторитетом, Главным Жрецом, но Анжела, сколько ни ломала голову, так и не смогла понять, каким образом это кривоногое, бородатое, вечно подвыпившее и матерящееся создание стало олицетворением всего того, о чем Анжела страстно мечтала с детства. Она уже подумывала о том, чтобы пристраститься к джину. Или к водке. Или, пропустив алкогольный этап, обратиться сразу к героину, проторив, так сказать, внутривенный путь к посту матери-настоятельницы.