— Людмилы, — ответила брюнетка за обеих.
— Что, обе — Людмилы? — удивился Тимошин.
— Обе, — ответила блондинка.
— И не шутите?
— Нет, — засмеялись в ответ девушки.
— Ты слышишь, Дмитрий? Они обе — Людмилы. Фантастика! И какой формат! Симпатишные, веселые. Что будете пить, Людмилы?
— Коктейль, — ответила брюнетка.
— И какой же?
— «Кровавую Мери».
— Обеим?
— Да, — ответили разом девушки.
И встретившись взглядами, вновь прыснули.
— Будет вам Мери. — Он уже возбужденно махал рукой. — Официант, две самых кровавых Мери!
Но Савинов не замечал — ни хорошеньких Людмил, ни своего приятеля. Он смотрел на столик в другом конце ресторана. Там сдержанно пировали трое молодых мужчин. Знакомая униформа — те самые серенькие костюмчики, галстучки. Правильные стрижки. Лицо одного из них, мордатого, с пухлой талией, было очень знакомо Савинову.
— Ты кого там увидел, призрака?
— Почти…
— Знаешь, — сбавляя голос, тихонько зашипел Тимошин, — я тебя бояться стал, когда ты вот такой.
— Какой?
— Когда призраков видишь, — он обернулся к девушкам, подмигнул им. И вновь потянулся к приятелю. — Пей поменьше. На тебя не только водка плохо действует, но и коньяк тоже. Запомни это. Даже вино сухое. Ты мне тогда что в поезде нес, помнишь? Перед сном. Когда я уши заткнул, чтобы тебя не слышать. А ведь слышал! Цитирую: «И страна, как подстреленная сука, будет подыхать на глазах у всего мира. Быстро будет подыхать, точно отрапортовала: пятилетку за год! Качественно будет подыхать, на совесть…»
— Я это говорил?
— А то нет!
Официантка принесла две «Кровавых Мери». Тимошин вновь обратился к девушкам.
— Самые кровавые, как и было обещано. Наслаждайтесь, Людочки-Людмилочки… Так вот я еще раз говорю тебе, Дима…
— Это же Кузин, — слушая его вполуха, сказал Савинов. — Женя Кузин.
— Какой еще Кузин? — нахмурился Тимошин.
— Евгений Платонович. Он на несколько классов старше нас учился. Подрабатывал еще пионервожатым…
— Был такой, припоминаю. Мерзкий типчик…
— Мерзкий-то мерзкий, да он меня как-то к себе звал…
— Куда к себе?
— На работу. Это курсе на четвертом универа было…
«Дмитрий, ты же умный мужик, — вспомнил Савинов встречу на улице. — Преподавать историю, конечно, благородно. Но, ты меня извини, это дело, как бы лучше выразиться-то? — для дураков. Заканчивай свое высшее, получай диплом и давай к нам, в комсомол. Ты по всем показателям подходишь. Говорить умеешь, спортсмен. Нам такие нужны». Он слушал его, кивал. А когда они расстались, шагов через десять процедил: «Кретин».
— Да куда он тебя звал, этот Платонович? Помощником пионервожатого?
— Что-то вроде того. Кажется, тогда он был вторым секретарем Ленинского райкома комсомола. Сейчас, может быть, уже первый.
— Так он тебя работать в комсомол звал?!
— Ага.
— Фу, гадость какая…
— Нет, ты не понимаешь, — Савинов уже хотел было сказать, что это сейчас Кузин — второй или первый секретарь райкома, а через пять лет он будет первым секретарем областной комсомольской организации, а чуть позже…
Отмахнувшись от него, Тимошин уже развлекал девушек болтовней. А перед глазами Савинова с экрана телевизора выступал первый секретарь ВЛКСМ области.
Он говорил: «Наша организация, не раздумывая, приняла все жизнеутверждающие идеи перестройки. И на вопрос, какой быть стране дальше, каждый член нашей организации с чистым сердцем ответит: “Новой, демократической, человечной!”». А еще несколькими годами позже на экране телевизора Евгений Платонович Кузин появится в роли нового персонажа. «Как генеральный директор “Нового социального банка”, — будет вальяжно говорить он, холеный, в двубортном костюме, пополневший, — я могу смело сказать нашим вкладчикам: вам не о чем беспокоиться, дамы и господа, мы денно и нощно стоим на страже ваших вкладов!». Приблизительно так. Кузинский банк в городе так и прозовут — «комсомольским», потому что осядет там большая часть денег областного ВЛКСМ, а все посты займут секретари, инструкторы и прочая челядь доживающей последние годы власти. Что Петька Тимошин? Расскажи об этом сейчас Кузину — в лицо рассмеется.
— А почему ваш друг такой молчаливый? — спросила брюнетка.
— Это он только сегодня такой задумчивый, — объяснил Петька. — Может, заболел?
— Эврика, — тихо проговорил Савинов и залпом выпил только что милостиво налитую Тимошиным рюмку коньяка. — Эврика! Я — гений, Петр… Гений.