— По водочке, Дмитрий Павлович? — уже занося над рюмками бутылку, спросил Жадов.
— По водочке, Григорий Тимофеевич. По ней, родимой.
«Что ни говори, — ломая леща, размышлял Савинов, — а комсомол — настоящая путевка в жизнь! Разве не так? Не соврали, нет. В новую капиталистическую жизнь. Пусть со звериным оскалом. Все равно ничего не изменить. Главное — никаких сомнений, никаких угрызений совести. Иначе вновь обманут и выкинут на обочину…» Конечно, не любил он всю эту идеологическую братию и презирал ее: серые костюмчики, аккуратненькие стрижки, одинаковые физиономии. Стеклянные глаза. Презренный народец! Презренный, потому что — циничный, хваткий, расчетливый. И при этом ленивый. Именно такие туда и шли. Но в середине девяностых это он, Савинов, будет выглядеть идиотом. А Кузин и компания, рьяно боровшиеся за социалистические идеалы, вдруг совсем неожиданно сядут на джипы и «мерседесы» и обдадут борцов за свободу, читателей «свободных» журналов, грязью с головы до ног. На белом коне въедет Женя Кузин в новую, демократическую, будь она неладна, жизнь. Но в этой жизни он, Дмитрий Савинов, крепко вцепится в стремя своего широко шагающего шефа. А то и сзади запрыгнет, обнимет цепко его пухлую талию! Мертвой хваткой обнимет. Савинов улыбался — эка он разошелся!
Это в нем водка с пивом говорили…
— Отломите мне от спинки, — следя за ним, промурлыкала Катя. — Я сама не умею рыбу чистить…
— С удовольствием, — улыбнулся девушке Савинов. И взглянул на ее молчаливую подружку. — А вам, Машенька?
— А ей — ребрышки и перышки, — ревниво бросила Катя.
Маша промолчала.
— Я вам обеим по самой жирной спинке дам, — наставническим тоном сказал Савинов, — чтобы никому не обидно было. А сам ребрышками и перышками побалуюсь.
Жадов понимающе кивнул:
— Глупые вы, барышни, в лещовых ребрышках — самый смак! И в перышках тоже. — Он подмигнул коллеге. — Дмитрий Павлович знает…
Что ж, если он и поступится своими идеалами, то лишь чуть-чуть. А потом, после 85-го года, будет не покладая рук радеть на ниве свободного рынка, который непременно должен повести страну по пути процветания. Так, кажется, говорили «великие» экономисты тех лет? Ему дано предугадать, заранее выбрать для себя место. Добротную ячейку с итальянским санузлом в родном городе. Удобную раковину с шумом прибоя где-нибудь на Канарских островах, — хотя бы раз в году, — или, в худшем случае, на Кипре. Да и его матери с ним, преуспевающим, будет куда лучше. Зачем обрекать женщину на нищую старость? Разве она не заслужила большего? Всю жизнь прогорбатилась на эту страну — жестокую, неблагодарную. Главное, не тянуть время. У него впереди еще несколько лет, он успеет сойтись поближе с Кузиным, подружиться, уйти вместе с ним в обком комсомола. А где-нибудь к началу перестройки стать правой рукой, или левой, что тоже неплохо. Ах, мечты…
— Мы в парную, — сказала Катя и кивнула подруге, — пошли.
Придерживая полотенца, девушки поднялись. Бугай Григорий Тимофеевич проявил прыткость. Прицелился к обтянутому полотенцем Катиному задку, занес пятерню. Та хотела было увернуться, да не успела. Шлепок получился хлестким, с оттяжкой.
— Э-ээх! — проревел лысеющий бугай.
Катюха только ойкнула.
— Прибьете так когда-нибудь!
— Не прибью. Такого кадра лишиться! — Когда дверь за девушками закрылась, он сказал: — Катюха у нас самая целеустремленная. Наше светлое настоящее.
— А как же будущее?
— А будущее — оно подрастает, Дмитрий Павлович, — засмеялся Жадов. — На то оно и будущее!
11
С Толиком Панченко они встретились случайно — у дверей кинотеатра, в обед. Столкнулись нос к носу. Оба покупали билеты на вечерний сеанс.
— Кого я вижу! — с вызовом выпалил Панченко. — Сам Дмитрий Савинов, комсомольский вожак!
Многие посмотрели в их сторону.
— Здорово, педагог.