— Не сотвори кумира, Боря, а ты сотворил… Ты культ какой-то создал! Настоящий культ! Сейчас это как-то, знаешь, неудобно, несвоевременно…
Между тем реконструкция началась, и сквозь плотно закрытые створки окон Борис Аркадьевич, отгородившийся от всего мира, все-таки слышал, как то и дело во двор вбегали мальчишки, оглашая окрестности криком: «Собачку ломают! Айда смотреть!» Исчезала Собачка, исчез сквер Большой Молчановки, исчез дровяной склад. Подбегая в одно прекрасное утро к любимому дворику, арке с чугунными воротами или церквушке, Борис Аркадьевич заставал лишь обломки. Правда, он многое успел сфотографировать, и эти фотографии занимают теперь около трети альбома. На них очень хорошо видна исчезнувшая часть Арбата, давно застроенная новыми домами…
На самом последнем снимке, аккуратно вставленном в прорези, Федотовы сфотографированы все вместе — старшие благопристойно сидят на стульях, младшие выстроились сзади, и эта привычная композиция семейного портрета завершается присутствием самых младших, которых держат на руках матери и отцы. Борис Аркадьевич и Глеб Аркадьевич — уже среди старших. Они по-прежнему часто спорят и ссорятся из-за каждого домика, предназначенного к сносу, хотя оба живут на окраине Москвы. Глеб Аркадьевич переехал туда первым. Борис Аркадьевич долго сопротивлялся, но в конце концов был вынужден уступить и переселиться вместе с семейством на четырнадцатый этаж блочной коробки.
СТРАННОСТИ ДУШИ
Рассказ
Я часто встречаю людей, воплощающих свойство, именуемое мною комнатной экзотикой. О, это особые люди, настолько непохожие на обычных, что приходит на ум сравнение. Вот, скажем, растет из земли дуб, и с какой стороны ни взгляни, все правильно, в полном согласии с порядком вещей: вцепился в землю корнями и сидит в ней крепко. А вот прилепился к камням цветок, и сам-то весь неказистый, и не поймешь, чем же он за камень-то держится: весь вывернулся, искривился, и кажется, дунешь, и тотчас сорвется…
Таких прилепляющихся к своим комнатенкам людей я знаю много. И не то чтобы мы были близко знакомы, но я их словно бы инстинктивно угадываю. К примеру, был однажды консерваторский вечер — один из тех, на которые почти никто не ходит. Зал — полупустой, аплодисменты — жидкие, да и артисты были не в ударе. Но я не уходил, привлеченный не столько тем, что происходило на сцене, сколько теми, кто сидел в зале. На плохих концертах — я уже успел заметить — собирается самая причудливая публика из числа тех, для кого более всего важен сам факт их присутствия на концерте, а не дома за телевизором или кухонной плитой. Это люди, особенно остро ощущающие каждый миг своего существования, — домашние философы экзистенциального толка. Жизнь для них слагается из простых и значимых актов: кормления воробьев и бездомных кошек, чтения объявлений на фонарных столбах и разговоров на скамейках бульвара. При этом она вряд ли заслуживает названия созерцательной жизни, потому что причуды и странности в людях скрывают деятельность души — может быть, самую главную для человека.
Однако вернемся к теме. Чуть поодаль от меня и сидел такой домашний философ в заношенном пиджаке и войлочных ботинках, со слуховым аппаратиком в ухе и под аккомпанемент скрипки увлеченно передвигал карманные шахматы, а рядом с ним я увидел старую женщину с надменным лицом, неестественно прямо и напряженно державшую спину, и что меня в этой женщине особенно удивило — выеденное молью боа и белые перчатки до локтя, какие в старину носили на балах. Конечно же это были люди комнатной экзотики, причудливые, как вензель на обоях. Сразу сознаюсь: я не из их числа и в то же время не отношу себя к людям противоположным настолько, чтобы не испытывать к ним никакого интереса. Интерес — самый жгучий — я как раз и испытываю. Мое любопытство дразнит цветок, прилепившийся к камням, и хочется узнать, где он берет почву, чтобы расти. Ради этого научного знания я даже готов на эксперименты: дернуть за стебелек и попробовать силу корней. Выдержат или нет?
Но произошла история, научившая меня, что экспериментировать с цветком нельзя. Странности, встречающиеся в жизни, надо беречь и лелеять, как старые улочки города. Надо любить и уважать чудаков, потому что их жизнь, может быть, гораздо серьезнее, чем наша собственная, а сами мы и есть настоящие чудаки, только боимся себе в этом признаться.