Нас встретила та самая экономка, о которой рассказывал коллега, но я не увидел в ней ничего злодейского. Перед нами стояла пожилая опрятная женщина с высоким бюстом и толстой косой, в которую была вплетена черная лента, обозначавшая траур. Узнав, что мы из университета, она ничуть не смутилась и провела нас в профессорский кабинет. Там уже толпились покупатели. На библиотечной стремянке сидел военный, листавший греческих классиков, мальчишки-школьники искали научную фантастику, и какая-то дама спрашивала Дюма. Было странно видеть этих людей здесь, среди привыкших к тишине стен, кресел с обтертыми подлокотниками, над которыми словно еще витала прозрачная тень хозяина, и, взглянув на настольный календарь, я прочел запись: «В среду Митя… Поговорить». Как раз и была среда, но вот не поговорили…
Книжицу я все-таки выбрал, заплатил за нее, и мы с коллегой двинулись к выходу. Хотелось скорее на улицу, на мартовский воздух, но дорогу нам загородил молодой человек, без шапки, в распахнутой охотничьей дохе, из-под которой выглядывал толстый вязаный свитер. «Вроде бы знакомое лицо», — подумал я, ожидая, что последует дальше. Молодой человек уперся рукой в дверной косяк и сказал:
— «И всюду меркантильный дух…» Так… И много наторговали?
Экономка растерянно улыбнулась, и ее полные плечи под черными кружевами кофточки заметно зарозовели.
— Митенька, книги не были завещаны университету, это совсем не так!
— Ай-яй-яй, почтенная женщина, такая преданность дому… Хорошо, что я вовремя успел!
— Митенька, люди подумают, что ты со мной невежлив.
Нам с коллегой понравилось, что молодой человек столь отважно защищает университетские интересы. «Наверное, бывший выпускник, — подумал я. — Но что он делает в этом доме?» Мне стало немного стыдно за лежавшую в портфеле книжку, я решительно достал ее и вновь поставил на полку. Так же, не сговариваясь, поступили мой коллега, дама и военный.
— Университет выкупит библиотеку. Мы будем добиваться, — сказал я экономке, и молодой человек поблагодарил меня, неожиданно назвав по имени:
— Спасибо, Петр Петрович.
И тут я вспомнил. Он окончил университет еще в ту пору, когда я ходил в доцентах, наш факультет помещался в старом университетском здании, отремонтированном после войны, а нынешний новый корпус только планировался и проектировался. У нас был другой декан, фронтовик, потерявший руку, человек властный и жесткий, да и все было другое! Сейчас, когда я вижу классические барельефы на фасаде старого здания, высокие арочные окна, старинные фонари, висящие над крыльцом, и решетки ограды, на которые зимой намерзает мохнатый голубой иней, сердце у меня начинает биться, и мне словно бы хочется протянуть руку и коснуться того далекого, что стоит перед глазами. Вся моя жизнь прошла в старом университете, поэтому я так люблю эти окна и барельефы, люблю, когда в университетском дворике цветут яблони, обсыпая лепестками зонты прохожих, и потоки дождя с шуршаньем раздирают гущу листвы, тяжело шлепаясь об асфальт…
— Вы Панкратов, — сказал я, ощущая знакомое сердцебиение при мысли о том далеком, что нас связывало с молодым человеком, и он скупо подтвердил мою догадку.
— Он самый. Дмитрий Дмитриевич.
— Вернулись после долгих скитаний?
— Как видите.
С его стороны это был сугубо мужской, лаконичный стиль разговора.
— А здесь вы каким образом?
Я обвел вопросительным взглядом комнаты и указал глазами на экономку, как бы удивляясь тому, что объединяло ее с моем собеседником.
— Я тоже был здесь вроде прислуги. Натирал полы. Устроиться нигде не мог, а жить надо было. Вот и пришлось… Между прочим, электрополотером я никогда не пользовался, но паркет блестел не хуже зеркала. Тут весь секрет в том, как растирать мастику. Искусство, знаете ли…
Кажется, впервые Панкратов заговорил с увлечением, и я не прерывал его, хотя за восторженным гимном натирке полов явно скрывалась издевка. Я представил этого крепыша обнаженным по пояс, босого, с закатанными штанинами, и в воображении возникло известное полотно «Полотер».
— …А в перерывах между натирками мы беседовали с хозяином дома. Старик любил меня, хотя мы с ним часто спорили.
— А наука? — воскликнул я.
Панкратов вздохнул, как бы давая понять, что сия матрона не была к нему благосклонна, и я почувствовал в нем затаенную обиду.
Мы вышли на улицу и, простившись с коллегой, свернули в сквер, нашли скамеечку. У этого красноволосого крепыша были причины обижаться на университет. Его не взяли в аспирантуру, хотя он подавал надежды, был на редкость усидчив и работоспособен как вол. Но его угораздило поссориться со старым деканом (упрямый крепыш отказался вставить в диплом нужную цитату), и Панкратов исчез из нашего города, исколесил Север, Кавказ, Прибалтику, плавал на сейнере по дальним морям, реставрировал Соловецкий монастырь, словом, был и швец и жнец.