Гарри в ответ только морщится.
– Я ж, Дэн, – говорит, – еще не совсем дурак. Понимаю, что в людях не как Али разбираюсь. Да что там Али, если я даже тебе в этом вопросе уступаю, причем по праву. Зато кое в чем другом вас с Глебом, как детишек сделаю, на стоячего. Но вопрос сейчас не об этом. Об этом потом как-нибудь поговорим, если будет подходящее настроение. А сейчас тебе достаточно понимать, что беду эту за собой я вполне трезво расцениваю. И секретарш себе поэтому подбираю всегда соответственной длинноногости и соответствующей степени тупости. Да еще и меняю их почаще, чтобы не сильно приживались. Так что эту куклу, ты уж поверь, только один вопрос занимает: почему это я ее еще не разложил ни разу, прямо поверх финансовых документов разной степени просроченности. И что еще, кроме вожделенного минета и варки средней говенности кофе, может входить в ее, так сказать, служебные обязанности. А кокаин, она уверена, нюхают исключительно в сортирах ночных клубов, и никак иначе. Причем только «для престижу». А балдеют исключительно от экстази…
– В общем-то, – ухмыляюсь, – она, конечно, не так уж и не права. Для нее и ей подобных это и есть – самое правильное…
Он жмет плечами.
– Так о чем я тебе и говорю. Ладно, бывай, кстати, «лейтенант». Тебе уже и вправду пора, а то и Инга заждалась, и парни вон косятся. Типа, что это мы тут с тобой без них, любимых, затеяли.
Я киваю, он ухмыляется.
– Если что, – продолжает, – сразу же звони. Отвечу, будучи совершенно в любом состоянии. А в состоянии, я чую, буду сегодня весьма тревожном. И очень сильно пьяном. До полной, боюсь, потери пространственной ориентации. Разбередили вы меня что-то всеми этими разговорами и прочими безобразиями…
Я хлопнул его по плечу, пожал руку и пожелал не потерять с пьяных глаз другую ориентацию.
Которая, вообще-то, в нашей мужской жизни поважнее любой пространственной, я почему-то так думаю.
И прямо по заваленной разноцветными умирающими листьями узкой тропинке направился наверх, к припаркованному неподалеку от Смотровой площадки автомобилю.
Да так заваленной, что мне иногда казалось, что мои ноги наступают не на листья, а на яркие, празднично раскрашенные гробики, и оттого на душе становилось еще смурней и поганее…
Впрочем, я об этом уже, кажется, рассказывал.
…А потом, когда я уже почти поднялся к Смотровой, мне позвонил Глеб.
По делу, разумеется.
Не просто так за жизнь потрепаться.
А ведь – хотелось бы…
Сообщил, что с матерью погибшего вроде как удалось полностью договориться, и даже подписать нотариально заверенный акт о возмещении ущерба. Что похороны Сереги Патлатого назначены на субботу, что там будет вся рейсерская туса, и я обязательно должен убедить Ингу ни в коем случае на этих самых похоронах не появляться, как бы ее туда ни звали и ни уговаривали.
И, наконец, что с ним разговаривал мой главный, спрашивал, как дела, и просил, чтобы я завтра, по мере возможности, с ним обязательно связался. А еще лучше просто подъехал ненадолго в редакцию.
Словом, вывалил на меня целых ворох в разной степени ценной и ненужной информации.
И – отключился.
И мне как-то сразу же стало легче.
Да так, что это через некоторое время опять привело меня к разным нехорошим мыслям о некоторых странных особенностях и обстоятельствах человеческого сознания и поведения.
В том числе и своего собственного.
Просто: куда ни кинь – везде клин.
Прямо ступор какой-то.
Причем – совершенно непреодолимый, ни под каким соусом.
…В общем, в результате, я не стал дожидаться приезда к Инге, а просто заскочил в ближайший «Макдоналдс», зашел в сортир и раскатал там, прямо на крышке унитаза, две такие жирные дороги, что аж у самого дух перехватило.
После чего отстоял небольшую очередь, взял маленькую порцию кофе и большую кока-колы.
Сел в машину.
И там, неожиданно для себя, разревелся, – подвывая по-бабьи, растирая руками предательские соленые капли и натирая безбожно щиплющие, наверняка ставшие красными глаза.
Просто как маленький.
Потом снова подуспокоился.
Убедился, воровато осмотревшись по сторонам, что моего позора никто не заметил, и вынюхал еще одну порцию порошка.
Прямо из фильтра будто специально для этого дела приспособленной сигареты «Парламента».
Запил кока-колой, прикурил только что использованную не по назначению сигарету.
И только после этого завел машину и не спеша выехал в сторону Серебряного Бора, где в эту самую минуту, по моим соображениям, лихорадочно приводила себя в порядок женщина, в которую я когда-то был бесконечно влюблен.
И которую мне было просто по-любому необходимо вернуть ее мужчине. Который, на мою беду, оказался моим близким и очень важным по жизни товарищем.
Вот такая вот, как говаривал наш бывший вечно пьяный вождь, блять, любопытнейшая загогулина получается.
…Я еще раз остановился у обочины, не спеша, длинными, глубокими и медленными затяжками докурил сигарету.
Вышел из тачки, глубоко глотнул загазованного столичного воздуха.
Умылся из бутылки минеральной водой, вытерся грязноватым носовым платком, подышал, посмотрелся, оценивая собственную рожу, в боковое зеркало.