Парни, естественно, не возражали.
И вправду, сегодня ж ночь с субботы на воскресенье: ни на работу, ни в институт завтра с утра никому не надо.
Что бы и не посидеть с парой-тройкой старых, испытанных товарищей?
Арамис, которого я выгреб из подмышки, сразу же пошел осматривать свое новое жилище, а Жека неожиданно заботливо помыл его лоточек и насыпал в него наполнителя.
Мы же с Никиткой тщательно порезали в одну мисочку мяса, в другую насыпали сухого корма, а третью, как и советовала Инга, наполнили холодной водой.
Просто Инга строго-настрого предупредила не давать ему молока, у этих хищников от него с желудком проблемы серьезные получаются.
Только мясо.
Причем обязательно – сырое, и желательно совсем свежее, немного с кровью.
Котенок, вернувшись с обхода, провел тщательную ревизию наших работ, остался удовлетворен и запрыгнул на облюбованное им кресло в родительской гостиной.
Где тут же свернулся в клубочек и замурлыкал, время от времени окидывая нас троих лукавым котячьим взглядом и параллельно позевывая.
Хозяин, блин.
Непросто мне теперь, чую, в собственном доме придется.
Ой, непросто.
Зато не так тоскливо.
И еще – будет, по крайней мере, к кому домой возвращаться.
Уже хорошо, думаю.
…Мы распечатали бутылку старого, еще отцовского, сингл молта, разлили.
Первую выпили не чокаясь, в очередной раз отдав дань памяти ушедшему.
После чего Жека решительно полез в карман и достал оттуда маленький пакетик с порошком.
– Ого, – говорю, – и где это ты, бедный, блин, студент, столько кокаину надыбал?
Жека фыркает.
– Кокаин, – морщится, – это, итить, для мажоров. Ни, извини, голове, ни жопе. Та же чашка кофе, только за сто пятьдесят долларов за грамм. И жрут они его исключительно из-за понтов, да из соображений безопасности. Потому как, вроде, и наркота, и привыкания никакого. А это – «спид», «быстрый». Настоящий, итить, мужской наркотик, жесткач…
Я морщусь, Никитос решительно забирает у Жеки пакетик и выкидывает его в мусорное ведро.
– Идиот ты, – говорит, – Женька, пока еще малолетний. Про эрзацы слышал сегодня в разговоре? Ну, и на фиг нам нужно еще и это дерьмо глотать?
И достает из кармана что-то свое, похожее.
– Вот, – говорит, – Инга дала. Вы, говорит, сегодня один черт рано не разойдетесь, а Али собирается какое-то время вообще на «чистом» просидеть, так что ему без надобности…
– Это кокс, да? – догадывается Жека. – Понятно тогда, почему вы все время в ту дальнюю комнату бегали…
Я усмехаюсь.
– И поэтому, – говорю, – тоже. А ты как думал. Кстати, хорошо, что ты его взял, брат. Сегодня посидим, и тоже на чистяк пора перескакивать. Завязывать, в смысле. А то перебор. Мы же не нарки какие, в конце-то концов. Побаловались слегонца, проблемы свои решили, и – хорош. Достаточно.
Никитос кивает:
– Вот и я про то же. Сейчас добьемся, за жизнь потрындим, и в подвязку. В понедельник уже в Мюнхен лететь, на «Баварию». Лига, блин, Чемпионов. Сколько лет уже таких выездов не было. Ты, кстати, как теперь, Дэн, летишь? Ну, в смысле, у тебя же кошак ща завелся, а о нем заботиться надо все-таки…
Я жму плечами.
– Это, – говорю, – брат Никитос, улица не с односторонним движением, сам понимаешь. Мне нужно теперь учиться заботиться о нем, а ему – уважать мои привычки и интересы. Ну, а на время Мюниха его Инга к себе заберет, мы уже договорились, она все понимает, естественно. Не маленькая.
И с некоторой тоской смотрю на стену гостиной, где на фоне стылого московского неба с бегущими грозовыми облаками широко улыбается Ингина фотография.
Жека перехватывает этот мой взгляд, кивает каким-то своим мыслям, и улыбается.
– Во-о-от оно в чем дело, – тянет. – Так ты, оказывается, тоже в нее был влюблен, да, Лидер?! А я-то думал, итить…
– Почему это «был»? – удивляюсь. – Эта хрень, отморось ждановская, ты уж мне поверь, к прошедшему времени никакого отношения не имеет. А в остальном – все правильно говоришь, как по писаному…
Жека неожиданно смешивается.
– Вот даже как, – сглатывает. – Офигеть можно. А они знают, да?
– Инга, – жму плечами, – наверняка догадывается. А Али… Али вряд ли на эту тему даже заморачивается. Мало ли кто влюблен в его жену. Обо всех не передумаешь, так что это просто избыточная информация. А он такую фильтрует и тут же отбрасывает. И правильно делает, иначе крышак сорвет на хрен рано или поздно.
– Тут, – кивает задумчиво головой Никитос, – я согласен. Если живешь с такой бабой, к подобной инфе надо уметь относиться снисходительно. Я вот в нее и не влюблен ни фига сейчас, но смотрю, и понимаю, какую жену себе искать буду.
И – начинает не торопясь, в подражание Мажору, растирать «первый номер» на первом попавшемся компакт-диске.
Из горки моих недавних покупок, кстати.
Извечная дань Горбушке.
И, вроде, – не та она уже сейчас, а все одно едем туда за новинами.
Странно этом мир, думаю, устроен.
Ой, странно…
– А не боишься? – спрашивает Жека Никитоса. – У меня вроде стержень внутри пожестче, чем у тебя, стос, и то страшновато в такую влюбляться будет, думаю. Это ж – всю жизнь, как в фёстлайне. А от войны когда-то и отдыхать надо, иначе ни одна психика не выдержит.
– Страшно, – соглашается Никитос и решительно втягивает «дорогу» сначала правой, потом левой ноздрей, – но выбора-то один хрен нет. У нас с тобой, стос, такая жизнь, что с любой другой дома неинтересно будет. Хотя вон Мажор как-то и приспосабливается. Но – не знаю, не знаю…
Я хмыкаю и тоже тянусь за свернутой в трубочку зеленой стодолларовой купюрой.
Неинтересно, говоришь, значит, – думаю я, неожиданно вспоминая Лиду и свое странное спокойствие после ее, похожего на измену, ухода.
Что ж, кажется, ты Никитос все правильно формулируешь.
Сидели еще долго.
Потом я уложил парней в родительской спальне, выключил свет и улегся в большой комнате, той самой, где висела на стене Ингина фотография.
Я ее туда, когда родители уехали окончательно в Испанию, а Лида ушла к своему молодому олигарху, повесил.
До этого она сначала у меня в «детской» висела, а потом на антресолях пылилась.
Потом опять достал зачем-то, идиотина…
Правда, ее в темноте было совсем не видно, естественно.
Но мне и не требовалось.
Зато за чернотой оконного стекла явственно угадывались теплые желтые огоньки чужих квартир, где, наверное, тоже кто-то не спал и что-то думал о никчемности жизни, пустоте любви и холодной неизбежности смерти.
А может, и не думал.
Просто книжку читал какую увлекательную, или кино смотрел.
Или водку жрал, какая, в принципе, разница…
Уже засыпая, я почувствовал, как залезает ко мне под одеяло и устраивается поудобнее котенок по имени Арамис.
Все правильно, думаю, брат.
Так и нужно.
Выбрал – значит владей.
И будь готов к тому, что за это владение рано или поздно придется нести ответственность.
И – неважно перед кем.
Перед собою, даже, наверное, страшнее.
Но, как говорит Никитос, – значительно интереснее.
Котенок неожиданно укусил меня за ухо и замурлыкал.
Я улыбнулся, и мы заснули, в самый последний момент заметив, что за окном опять завел свою тоскливую песню нудно морщинящий лужи колючий осенний дождь.
А впереди нас с ним ждали хмурое тревожное утро очередного выходного дня, похмельный бодун, кокаиновый отходняк и теперь уже другая, по-настоящему взрослая, без всяческих скидок, жизнь.
Не скучная, не интересная, не будничная, не праздничная, – а просто какая-то другая, я почему-то так думаю…