Странно, вот и сейчас, размышляя об удивительном сновидении, я почему-то подумал о голубе, слетевшем с небес, когда святой пустынник Иоанн крестил Иисуса Христа.
А во сне ко мне неотвратимо приближался алый кристалл — наконец яркий луч ударил мне прямо в темя, вернее, в место соединения двух голов. Жгучий ледяной холод исходил от того луча и постепенно пронизывал меня... От холода, который, между прочим, вовсе не был неприятным, я проснулся.
Всю первую половину дня я растратил попусту, непрестанно раздумывая о смысле странного сновидения.
В конце концов я с большим трудом восстановил одно смутное воспоминание из моего раннего детства — припомнил разговор, вернее, рассказ, то ли прочитанный в книге, то ли от кого-то услышанный, впрочем сейчас это не имеет значения. Речь там шла о кристалле и каком-то лике, а может, о человеке, но совершенно точно помню, что его имя было не Янус. И перед моим мысленным взором возникла туманная картина.
В раннем детстве я любил забираться на колени к моему деду, благородному лорду, на самом деле скромному владельцу фермы в Штирии. Качая меня на коленях, старик рассказывал всевозможные, не вполне понятные мне тогда истории.
Все сказки, которые сохранились в моей памяти, я впервые услышал от деда, и, можно сказать, сам он тоже был фигурой сказочной. Однажды дед завел речь о снах. «Сны, — говорил он, — дают высокие права, не сравнимые с любыми привилегиями, какие могут принести тебе, мой мальчик, знатный титул и владение родовыми землями. Хорошенько это запомни. В один прекрасный день ты станешь моим полноправным наследником и я оставлю тебе в наследство наш фамильный сон, сон потомков Хьюэлла Дата». И таинственным, приглушенным шепотом, словно опасаясь, как бы сам воздух в комнате не услышал, дед поведал, не забывая в то же время подбрасывать внука на коленях, легенду о драгоценном яхонте, который находится в далекой стране, куда смертным пути заказаны, куда можно попасть лишь в одном-единственном случае — если твоим провожатым станет человек, превозмогший смерть... А еще дед рассказал о ком-то, чья двуликая голова увенчана золотой короной с сияющим кристаллом. Но кто же он? — помню только, дед говорил о нем, будто о нашем родоначальнике или семейном пенате... Память подвела, больше ничего не помню, все тонет в густом тумане...
Ничего похожего на сон, о котором толковал дед, мне не снилось... до нынешней ночи! Так это и есть «сон потомков Хьюэлла Дата»?
Ломать голову бесполезно. К тому же мои размышления были прерваны приходом посетителя, моего русского приятеля Сергея Липотина, старого антиквара, владельца лавки на Верренгассе.
Липотина в городе прозвали Господин Ничего; раньше он был придворным антикваром российского императора и по сей день сохранил весьма представительную внешность, несмотря на то что злоключений выпало на его долю немало. В прошлом миллионер, большой знаток восточного искусства, эксперт, мировая величина, а ныне старый, безнадежно сломленный и тихо доживающий свой век мелкий лавочник, торгующий подобранными там и сям китайскими вещицами. Однако Липотин остался живым воплощением царской России. Благодаря его безошибочно верным отзывам я приобрел несколько замечательных раритетов. И вот что странно: если мне безумно хотелось приобрести какую-то редкостную антикварную вещь, но она как назло не продавалась, не было случая, чтобы Липотин вскоре не принес такую же или аналогичную.
Сегодня, поскольку ничего иного, заслуживающего внимания, не нашлось, я показал старику, что мне прислали из Лондона. Липотин с похвалой отозвался о некоторых старинных гравюрах, назвав их «rarissima» [2], заинтересовался также медальонами эпохи Возрождения: отменная немецкая работа, сказал он, тонкие вещи, не какие-то ремесленные поделки. Наконец он заметил герб Роджеров и вдруг, словно опешив, замолчал, уставившись на него в глубокой задумчивости. Я спросил, что его так удивило. Липотин пожал плечами, закурил и ничего не ответил.
Потом мы немного поболтали о том о сем. Уже собравшись уходить, Липотин как бы невзначай обронил: