Выбрать главу

Так заканчивается повесть Джона Ди о «Сереб­ряном башмаке Бартлета Грина».

Я с большой пользой для здоровья и настроения провел несколько дней за городом, гуляя в горах. Все бросил — письменный стол и его расположение отно­сительно меридиана, замшелые реликвии, наследство древнего предка, бежал, будто вырвавшись на волю из тюрьмы, прочь из дома, прочь от работы.

Разве не забавно? — подумал я, в первый раз отправившись­ бродить по болотистым пустошам в предгорьях, вот я гуляю и радуюсь свободе в точности как Джон Ди, ведь, наверное, он испытал нечто похожее, когда вырвался из застенка и оказался на просторных нагорьях Шотландии. Я улыбнулся: конечно, Джон Ди так же спотыкался о кочки и так же душа его ликовала, наслаждаясь вновь обретенной­ свободой, хотя со времени его освобождения минуло­ три с половиной столетия, да и брожу я не в Шотлан­дии, а по болотистым лугам южнонемецких земель. Джон Ди, кажется, скрывался близ Сидлоу-хиллз. Помнится, об этой местности вроде рассказывал мой дед? Ну да, значит, ничего удивительного, если я нахожу какое-то сходство, ведь дед, тот, что перебрался в австрийскую Штирию из Англии, часто говорил­ нам, детям, что заболоченные долины у подножия­ немецких Альп напоминают ему шотландские ланд­шафты в первую очередь совершенно особенной атмосферой.

Замечтавшись, я мысленным взором увидел — но странно, все было не так, как при обычном воспоминании: я опять в городе, дома, сижу за письменным столом, но в то же время это не я, а лишь пустая скорлупа или кокон, да, пустой кокон, после зимы оставленный мотыльком, брошенный истлевать там, где мотылек, нет, сам я вырвался из тесной оболочки и наслаждаюсь свободой на просторе лиловых вересковых пустошей. И так явственно мне предстал этот мертвый кокон, что я с ужасом подумал: хочешь­ не хочешь, придется возвращаться домой, опять нач­нутся серые будни... Просто жуть берет, когда вооб­разишь, что дома за письменным столом и в самом деле осталась пустая оболочка и я должен буду вернуться и снова слиться со своим серым двойником, а для чего? Для того, чтобы не расторглась связь с прошлым...

От подобных причудливых фантазий не осталось и следа, когда я действительно вернулся в город, потому что дома на лестнице я столкнулся с Липотиным, тот уходил, не застав меня. Я, хоть и чувст­вовал с дороги разбитость во всем теле, не дал гостю уйти, а повел его наверх, к себе в квартиру. Дело в том, что при виде Липотина я с неожиданной силой почувствовал, что всей душой жажду поговорить­ с ним о княжне, и о покойном Строганове, и о столь многих вещах, которые...

В общем, Липотин просидел у меня весь вечер.

Странный вечер! Нет, если быть точным, странной была только беседа, Липотин, против обыкнове­ния, разговорился, и я обратил внимание на его шутовскую манеру, которую, конечно, замечал и раньше, но тут она выступила столь отчетливо и явно, что многое в старике-антикваре показалось новым и удивительным.

Он рассказал о последних часах и смерти Строга­нова, которую тот принял с философским спокойствием, потом заговорил о неинтересном — как он пристраивал оставшийся после умершего жалкий скарб: кое-что из одежды, вещи, висевшие в платяном шкафу, словно... пустые коконы бабочек. Чудеса! Липотину пришло на ум сравнение, которое непрестанно вертелось в моей голове несколько дней назад, ко­гда я гулял за городом, в горах. Ну а тут мои мысли уподобились, пожалуй, растревоженному муравейнику, я их, впрочем, не высказал: не испытывает ли умирающий, думал я, то же, что и человек, который, толкнув некую дверь, выходит на волю, оставляя по­сле себя пустой кокон... одежду... материальную оболочку... Ведь мы и при жизни порой оставляем свое тело как нечто чуждое нам — я и сам недавно пережил подобное, расставшись со своим коконом, сидев­шим за письменным столом, пока я гулял по окрестностям. Мы вдруг чувствуем, что плоть, пустой кокон­ остался где-то позади, и испытываем такое жуткое чувство, какое, наверное, охватило бы покойника, ес­ли бы он мог оглянуться на свое бездыханное тело...

Меж тем Липотин болтал не закрывая рта, в своей­ насмешливой, отрывистой и бессвязной манере, но напрасно я ждал, что он заведет речь о княжне Хото­калюнгиной. Мне же робость — странная робость! — довольно долго не позволяла направить разговор в нужное русло, но в конце концов нетерпение взяло верх: разливая чай, я без обиняков спросил, почему, собственно, Липотин сказал княжне, что антикварная вещь, которую она разыскивает, у меня и что я вообще покупал у него какое-то старинное оружие. Липотин и глазом не моргнул: