— Да? — Вот и весь ответ — лицо Липотина было непроницаемо.
— Да. Это имя и его владелец с некоторых пор, признаюсь вам, очень меня занимают.
— С недавних пор, верно? — Липотин ухмыльнулся.
— Ну конечно! — Я начал горячиться. — С тех пор как эти... эти... — Я невольно сделал несколько шагов к письменному столу, на котором высились кипы бумаг — свидетельства моих трудов.
Липотин, заметив мое волнение, конечно, сразу сообразил, что к чему, и заговорил самодовольно, словно получил подтверждение какой-то своей догадке:
— Вы хотите сказать, с тех пор, как в вашем распоряжении находятся записки и документы, связанные с жизнью англичанина Джона Ди, известного чернокнижника и фантазера эпохи королевы Елизаветы? Да, да, конечно, Маски этого господина тоже знал.
Я потерял терпение:
— Послушайте, Липотин! Довольно, наконец, морочить мне голову! Я готов отнести на счет вашего характера или желания позабавиться то, что нынче вечером вы вздумали говорить загадками, но каким образом... как вы могли узнать это имя — Маски?
— Ну что ж... — по-прежнему вяло промямлил Липотин, — кажется, я уже упомянул, что он был...
— Да-да, русский! «Царский магистр» — так его именуют в некоторых старинных источниках. Но вас-то, вас что с ним связывает?
— Шуточки, уважаемый, шуточки! — Липотин встал и закурил новую сигарету. — Царский магистр известен в наших... гм, кругах. Разве маловероятно, что почтенная династия археологов и антикваров — а я именно из такой семьи — ведет свой род от этого самого Маски? Разумеется, это лишь предположение, любезный друг, да-да! — И он потянулся за шляпой.
— Очень занятно, в самом деле! Этот странный персонаж вам знаком из истории России? Но он встречается и в старых английских хрониках, и в мою жизнь он, можно сказать, вошел... — Вот этого я, вообще-то, не собирался говорить.
Но Липотин уже протянул мне руку, одновременно открывая дверь.
— Можно сказать, вошел в вашу жизнь, мой уважаемый меценат. Правда, пока что вы бессмертны, и только. А вот он... — Липотин сделал паузу, прищурился и снова пожал мне руку. — Скажем прямо: не он, а я. Да будет вам известно, я вечен. Всякое существо бессмертно, просто не догадывается о своем бессмертии или начисто о нем забывает, когда приходит в сей мир или покидает его. А поскольку забывает, значит нельзя сказать, что всякое существо имеет жизнь вечную. Ну, в другой раз потолкуем более обстоятельно. Ведь мы с вами, надеюсь, еще долго не расстанемся. Итак, до встречи!
И он быстро спустился по лестнице.
А я остался один на один со своей взволнованностью и недоумением. Тряхнул головой, — может, рассеется туман? Уж не был ли мой антиквар навеселе? Раз-другой я подметил, что глаза у него как-то слишком задорно блестят. Пьяный Липотин? Чепуха. Скорей, чудил старик, как всегда, он и раньше, сколько я его знаю, был со странностями. Еще бы, на восьмом десятке покинуть родину, оказаться в изгнании, такой участи никакие душевные силы не выдержат!
Но странно все-таки, что имя Маски для него не пустой звук. Мало того, он, выходит, еще и потомок царского магистра, если, конечно, не разыграл меня.
Стоило бы хорошенько расспросить Липотина, ведь что-то ему действительно известно об этом персонаже... Ах, черт возьми, я же за весь вечер ни на шаг не приблизился к разгадке непонятной истории с княжной!
Ничего, в более подходящий, светлый час, в более спокойном настроении непременно добьюсь от Липотина толкового ответа. Больше не дам водить себя за нос.
А теперь за работу!
Уж как решил, — запустив руку в ящик стола, куда сложил бумаги из посылки покойного кузена, наугад вытаскиваю тетрадь в обложке из веленя, превосходной выделки пергамена. Под обложкой — ни заглавия, ни титульного листа, прямо на первой странице начинаются, вернее, продолжаются чьи-то записи, иногда они датированы. Должно быть, эта тетрадь — одна из целого собрания аналогичных дневников. Почерк, вне всяких сомнений, тот же, что был в записках Джона Ди, правда заметно изменившийся.
Итак:
Дневниковые записи Джона Ди,
эсквайра, сделанные им в позднейшие годы
«Anno 1578.
Ныне, в день Великого праздника Воскресения Господня, я, Джон Ди, проснулся на ранней заре и неслышно выскользнул из спальни, стараясь не нарушить сон Джейн, моей жены, с которой сочетался я браком после кончины моей первой супруги, и Артура, моего возлюбленного сына, почивающего в колыбели.
Не берусь сказать с уверенностью, что повлекло меня из дому и со двора навстречу занимавшемуся весеннему дню, теплому и мягко серебрящемуся свету, — верно, то было воспоминание о погожем пасхальном утре, которое двадцать и восемь лет тому назад обернулось для меня столь скверно.