Вопрошала я Гею, Черную Матерь,
нисходила в темную бездну
по семижды семидесяти ступеням.
«Взвеселись, королева Елизавета! —
вещала Черная Матерь. —
Испила ты питья себе на великое благо!
Питье мое и разлучает, и накрепко вяжет
мужа с женой.
Здравым нутро пребудет,
хворь его не затронет,
целое устоит, коль половина погибнет.
Оберегу! Повяжу! Заколдую!
На ложе твое уложу жениха ночною порою,
станете с ним едины! День вслед за ночью грядет —
не распадется единство,
„я“ и „ты“ — словеса пустые его не разрушат!
Ни на земле, ни за гробом не расстанутся венценосцы!
Мой напиток чудесный создаст из двоих одного,
взор устремившего и пред собою, и вспять,
глаз не смыкающего властелина.
Тысячелетия для него — что мгновенья.
Духом воспрянь, королева Елизавета!
Черный кристалл породила Черная Матерь,
Камень спасение принесет престолу,
части короны разъятой
соединит он навеки.
Половина венца — твоя, мужу вручи другую,
победоносцу, вонзившему
меч серебряный в холм зеленый.
Ждет плавильная печь, ждет и брачное ложе,
пусть же злато и злато сплавятся в слиток,
и засверкает корона цельнолитая».
Тайный осведомитель тоже снабдил пергамент пояснением, на отдельном листке, подшитом к предсказанию колдуньи. Суть в том, что предводитель разбойников Бартлет Грин, упомянутый в письме к епископу Боннеру, был схвачен и брошен в темницу.
«В понедельник на Святой неделе после Великого праздника Воскресения Господня, в лето 1550-е
Шайка Бартлета Грина разбита, сам же он схвачен, однако не ранен, что поистине чудом почитать должно, ибо сражение вышло прежестокое. Теперь сей преступник, душегуб и злостный еретик надежно закован в цепи, а сторожат его и днем и ночью, так что ни один из послушных ему демонов, ни сама Черная Исаида, кумир поганый, вызволить его не сумеют. Над кандалами его, как ручными, так и ножными, троекратно возгласили: „Изыди, сатана!“, сопроводив сии слова крестным знамением и щедро окропив железа святою водой.
Посему возношу истовую молитву Господу, да исполнится по Его воле пророчество святого Дунстана, в согласии с коим осквернитель святого праха, подстрекавший чернь к святотатственным деяниям, — уж не известный ли Джон Ди? — не избегнет кары, но будет подвергнут гонениям, преследованиям и мукам до скончания века. Аминь!»
Вместо подписи тайный осведомитель поставил свой значок )+(.
В новой связке бумаг, которую я наугад вытащил из посмертного архива моего кузена Джона Роджера, оказался дневник нашего далекого предка сэра Джона Ди. Я сразу это понял, как и то, что дневниковые записи служат продолжением сюжета, завязка которого находится в доносе тайного осведомителя, и относятся к тем же годам. Из дневника, начатого Джоном Ди,
баронетом Глэдхиллским, в день торжественного присвоения ему звания магистра
«В день святого Антония, лета Господня 1549-го
...Да будет день посвящения нашего в магистры днем превеликого пьянства пред лицом Господа! Ах, как ярко воссияют в хмельном пылу носы и плеши отменнейших ученых мужей нашей Англии! Ну да я их проучу, узнают, каково со мной тягаться!..
...Ох, окаянный денек... Окаянная ночь!.. Нет, благословенная ночь, если я заслужил такое!.. Перо нещадно рвет бумагу, все оттого, что рука моя до сих пор пьяна, да-да, пьяна! А разум? Он ясен, как никогда. Снова бранится: проспись, свинья, довольно колобродить! И яснее ясного, светлее солнца мысль: я властитель над всеми следующими поколениями. И вижу нескончаемый ряд моих потомков — королей! Королей на английском престоле!..
...В голове наконец просветлело. Но как вспомнишь минувшую ночь, ее события, голова начинает трещать немилосердно, того и гляди расколется. Надобно все обдумать без спешки и хорошенько понять. После обильных возлияний в честь новоиспеченного магистра Гилфорда Толбота слуга приволок меня домой, а уж как — одному Богу ведомо. Если сия попойка не была наихмельнейшей из всех, случившихся с тех пор, как стоит Альбион, то... Довольно! Скажу лишь, что пьян я был, как никогда еще за всю мою жизнь. Праотцу Ною далеко до меня...