— Что там происходит?
— Я не знаю.
Но добавил, что нам не надо беспокоиться, главное — быть выспавшимися и полными сил, когда что-нибудь начнет происходить: эвакуация, крах, ковровые бомбежки… надо быть наготове и иметь силы, только и всего. Чтобы его отвлечь, я спросил, как там разговорившийся учитель.
— С ним порядок, — буркнул этот крестьянин, но с таким выражением на лице, словно хотел сказать «насколько эдакое чучело вообще может быть в порядке».
Я возразил, что Суслов мужик крепкий, он нас еще удивит. Антонов с сомнением пожал плечами.
— Подожди, увидишь, — сказал я задиристо, словно бы мы спорили о том, как поведет себя Суслов. Антонов снова пожал плечами, посмотрел на меня удрученно и ушел спать.
Наутро та же картина — ни Федора, ни хотя бы Шавки. А война ближе к полудню усилилась. Нам приходилось перекрикиваться друг с другом. Я сварил рубщикам кофе и сказал им, что мы и сегодня не будем делать ровным счетом ничего, а только спать и ждать, в крайней случае пошлем Михаила за едой.
Но оказалось, что и этот крепкий парнишка сломался: он сказал, что конечно сходит за жратвой, но сначала желает выяснить, есть ли и этом доме подвал.
Я кивнул, и между ними вдруг вспыхнула жаркая свара. Когда, наоравшись, они угомонились, Антонов спросил, можно ли им перетащить матрасы в подвал.
— Пожалуйста, — сказал я. — Но там очень холодно, а в смысле безопасности что тут, что там — один черт.
Антонов перевел, снова забурлили страсти, особенно рвались в подвал братья. Я сказал Антонову — объясни им, бессмысленно делать то, в чем нет никакого смысла, Он скривился и заявил, что не понимает меня и поэтому не может перевести.
Я повторил, что в подвале опасно точно так же, как в доме, но из дома хоть выскочить можно.
Он пожал плечами и кивнул в сторону братьев, мол, попробуй сам их уйми. Но к этому времени все немного поостыли, даже Суслов поддался на уговоры и согласился провести еще одни сутки наверху.
В конце концов все расползлись по своим кроватям, только братья ушли в подвал в обнимку с матрасами. Но посреди ночи притащились назад и легли на полу в кухне, точно собаки у ног хозяина, Я притворился, что сплю, Лев плакал, Надар костерил его почем зря. Потом все стихло и в доме, и снаружи, от затянувшейся тишины мне стало казаться, что я оглох. Под утро явились Михаил и Антонов и потребовали объяснений: что все-таки происходит?
— Они эвакуировали город!
— Нет, финны заняты перегруппировкой. Хорошо это для нас или плохо, мы поймем, только когда они начнут снова стрелять.
Они растерянно переглянулись.
— Они готовят штурм?
Я повторил, что ничего не знаю и что гадать бессмысленно. Антонов опять не понял, показалось мне.
— Он что, надеется, что финны возьмут город раньше, чем мы унесем ноги? — спросил я.
Антонов совсем растерялся. Я засмеялся и стал приставать дальше: а думал ли он вообще о том, что́ может с нами случиться, что́ нам грозит? Понимает ли он, насколько осторожно и безошибочно мы должны действовать — если нам вообще стоит что-то предпринимать; я припомнил библейское игольное ушко, и Михаил заржал, хотя не понял моих слов.
Они ушли, разбудили остальных и стали шепотом держать совет, точно боялись, что я услышу. Нашептавшись, подхватили матрасы и, не взглянув в мою сторону, исчезли в подвале.
Я остался себе на кухне.
Только когда сквозь заиндевевшие окна просеялся день, война ожила снова. Звучание ее действительно изменилось, но по-прежнему было невозможно понять, хорошо ли это для нас. Вскоре вылезли из подвала рубщики; смущенные, продрогшие, они сгрудились вокруг печки, ночью они от холода и глаз не сомкнули, лучше уж в лесу вкалывать, а еще лучше — пусть сразу пристрелят, Антонов выразительно постучал себя по лбу, дескать, дурная голова доконает даже того, кто под пулями уцелел.
— Марш по кроватям, — сказал я.
Они уставились на меня, не веря собственным ушам.
— Мы что, опять никуда не идем?
На лицах застыло отчаянное недоумение.
— Нет, — холодно сказал я. — Если дом достоит до темноты, я схожу посмотрю, что там творится. А нет — то и думать не о чем.
Они не выходили наружу уже почти трое суток. Но мне нужно было это время, каждый час, вот и руки мои зажили, и смотрел я теперь двумя глазами, только из левого вроде что-то текло, казалось мне. И рубщики послушались меня и на этот раз.
8
Перед последним затишьем гранаты падали на улицу перед домом и на пепелища чуть западнее нас. Теперь они летели в лес за нами, ложились на поля и полукругом разлетались у руин церкви, где у Илюшина стояла тяжелая артиллерия. Зря мы мучились-гадали, как теперь будет да что — все осталось по-прежнему, мы снова непонятно на каком свете.