Не сказав ничего рубщикам, я вышел из дому и отправился к командному пункту, часовой вскочил и наставил на меня ружье, Я поднял руки и спокойно смотрел на него, ждал, пока он меня узнает. Он махнул стволом ружья и уже собрался толкнуть меня в бункер, но тут рвануло всего в нескольких метрах от нас, и он опрометью бросился внутрь, Я сел на скамейку и как приклеенный с полчаса сидел, дожидался Николая, наконец он появился вместе с раненым офицером.
Я поднялся навстречу, я был само смирение.
— Прибыл за новыми приказами, — сказал я.
— Приказами? — переспросил толмач. Он думал о своем и еле меня узнал, погруженный в беседу с раненым офицером. Когда тот, сильно хромая, ушел на позиции, я решился напомнить о себе:
— Мы не работаем уже несколько дней. И я подумал…
Он хотел было перебить меня, но я продолжил:
— Все эти дни мы не видели ни Федора, ни интенданта, ни взвода охраны…
Он задумался. Рядом упала еще одна граната, нас окатило снегом и щепками, толмач этого не заметил. В первые дни Николай бывал неизменно чисто одет, опрятен и тщательно выбрит, красавец, украшение всей дивизии, сейчас об этом ничто не напоминало.
— Федор дезертировал, — сказал он, плюхнулся на скамью, отхаркался и рассказал, что сержант просто-напросто сбежал вместе со всем своим жалким войском, надеются, видно, вернуться назад через границу, идиоты, заключил он и закурил.
— Может, финнам сдадутся, — предположил я.
Он сделал вид, что не слышал.
— Если танки к нам не прорвутся, наша песенка…
Он затянулся, вонзил в меня взгляд и, не выпуская дыма изо рта, закончил фразу: «Спета», очевидно и думать забыв о том, как они меня избили. — Но ты ведь не за приказами явился?
— За приказами, — сказал я, ведь мне хотелось разузнать, что происходит в домах, где они топят печи, живет ли там кто-то, и чего Николай добивается: проверяет, можно ли в них находиться, или вынуждает финнов сровнять их с землей, других вариантов у меня не было, а речь наверняка шла и о том, и об этом одновременно, об эдакой гремучей смеси, мешанине замыслов и помыслов, на войне вообще все путается, но рассуждать об этом — не моего ума дела, вовремя сообразил я, а мне важнее прояснить кое-что еще, к чему я перешел, когда толмач не поддержал разговора о домах.
— Я обдумал твои слова о дороге по льду, — сказал я, — вам нельзя этого делать.
Он разинул рот.
— А что нам делать?! — завопил он и вскочил. — Торчать тут всю зиму? Ты хоть немного представляешь себе, сколько людей мы потеряли за одну сегодняшнюю ночь?!
Он вдруг схватил меня за грудки, притянул к себе и прохрипел, что если я еще раз упомяну вслух эту треклятую дорогу, то от меня не останется даже мокрого места и Бог и тот меня не опознает.
По его хватке я понял, что он таки слабак, так я и знал, но все же дал ему попетушиться всласть, на это ушло время.
— Вы даже танки не перекрасили в белый цвет, — продолжил я, не сворачивая с колеи. Он взвился по новой.
— Ты нас в могилу сведешь этими своими идиотскими предостережениями! Чего ты хочешь? Чтоб мы здесь остались? Или на лед сунулись? Один черт, да?!
Тут он как будто бы услышал свои последние слова, примерно то же, что я говорил и о домах: никто и ничто никуда отсюда не денутся, сглотнул, сел на лавку, хлопнул себя по коленям и дернул меня вниз, усадив рядом с собой.
— Ты нам точно не поможешь, — сказал он смущенно, выпуская дым сквозь стиснутые зубы.
— Нет, — ответил я.
— Ну да, это же предательство, а ты не предатель. — Он хмыкнул. — Ты, конечно, чудак каких поискать, но ты не предатель, ты лесоруб!
Я первый раз услышал, как он смеется.
— Да, — сказал я.
Он снова посерьезнел.
— Слушай, а вот если я передам твои предостережения выше, как ты думаешь, что они скажут?
Я пожал плечами, и мне показалась, что он вдруг заметил, что у меня с лицом.
— Впрочем, какая разница, — бросил он и наклонился к прошитому пулями и посеченному осколками брустверу.
На протяжении всех этих недель я ни разу не видел его таким измотанным, подавленным, таким грязным, вялым и растерянным, ни силы, ни духа, он напоминал моих рубщиков в худшие дни, пока они не вернулись к жизни.
— Знаю, знаю, куда ты клонишь, — раздалось вдруг. — Нет, мы не сдались. Я — не сдался.
— Понятно, — ответил я. — Но что будет дальше, завтра нам надо на работу, топливо в городе на исходе.