— Там у тебя семья осталась?
— Ага, ты слово это знаешь — в заложниках. — Сронил к ключицам подбородок. На нитках выпали круги глазниц, померкшие от замутненья знаньем. С размаху зелье заглотил. Продолжил:
— А если я тебе перечислять начну, сколько знакомых земляков руководит каналами за кадром медиа-форматов… Рекордные магнаты на управление каналами берут провинциалов. Они послушны. Только не москвичей. Свои своим отменно подконтрольны. А что я видел, то со мной. Чечня. Знаешь, какой у меня образ? Вот утром, наблюдаю, — роют яму, порою две, бывает, даже три, прямо на ближней оконечности села, а вечером все эти ямы уже заполнены, засыпаны и смяты. Вот эти ямы, они определяют бой и жертвы каждый день. Боевики. Кем, где, в каких штабах, и почему с утра могильщик на деревне знает объём заказа на пришедший день?
Обескураженный стажёр подпрыгивал с осколком, отражаясь в лужах.
— О! Ты, Сухариков! Какой трофей! Ты где добыл такое окуляро? А мы уже отсняли. Иванне Палне бог послал осколок в полтораста миллиметра толще. Тебе не повезло, теперь секретной тайны не узнаешь.
— Ну, хватит тебе мальчика стращать.
— Иванна Пална, повторим по просьбе неразумной молодёжи секреты превращения солнца в дождь?
— Лучше наоборот.
— Давайте! Но ты, стажёр, смотри, снимаем в один план на раз, на два, на три двадцатикратную с наездом панораму! Учти, стажёр, аккумуляторы садятся! Зарядка — сутки на тебе, чтоб завтра было всё готово.
Стажёр дрожал, кивал и соглашался, лишь бы большие дали посмотреть, как можно получить в дождливый день залитый солнцем панорамный город, и оправдать в редакции командировку венцом исполненных задач.
Высокий тест на мастерство был примитивен, как уровень законов оптики для средних классов. Секретом чистоты по исполнению была синхронность. В отсутствии стажёра мы её достигли. Её нельзя направить случайным образом как повод для дискуссии, она порядок ритмов пантеона, как Полигимния момента. Осколки плоскостей стеклянной створкой с углом под девяносто. Ставим. Ребром и градусом наверх. Как бы раскрытой книгой, поднятой над головой, удержим кончиками пальцев на поднятых над головой руках, плюс девятнадцать приставных шагов направо. Репете. При помощи двух стекол, вытянутых рук, отсчитанных шагов на цыпочках и собственной изобретательности — съёмка.
— Есть! Эффектнейшее зрелище стандарта лук! Подобный день для нас как дата! Смотри, стажёр на откидной экран — такого ты ещё не видел.
Мальчик смотрел на поиск над дождём и недоумевал в искусах.
— Фешенебельный результат. Иллюзия шального солнца. Как это получилось? Я был здесь, но ничего не понял.
Недогадка. Терпенье лопнуло, иронией прорвалось:
— Нам помогала, как всегда, способность камеры запомнить схваченное. В остальном — законы физики и первопредки из той лаборатории дружбы народов, которая именовалась СССР. Символизирует космогонический процесс, случайным образом, при помощи всё той же собственной изобретательности сущностных абстракций, причём — серийно. Такая фраза вам, биограф, сгодится в Канн? Подвиг соединенья неба и земли, дающий место свету. В стереотипной мифологии студентов носит характер бунта богов-братьев против их родителей, которым свойственны дикая сила и тупоумие. Как видите, у нас серийно распространяются сюжеты о нарушениях табу. И мы снимаем свет при мраке. Стереотипно на сто лет. Гарантия японской фирмы. Ведь вы же видели — это был подлинный пленер натурной съёмки, а не монтаж, не комбинация — исходник кадра целостный, а я в нем — каскадёр…
Стажёр взмолился.
— Как вы это?
— Парушенко, тебе вменяется в вину за обучение стажёра. Сам объясни ему про камеру, как этот заменитель-амулет простого глаза человека, суть ока бога — объектив, даёт возможность спорить самовластно с бессмертием, в котором облик наступившего момента стихиен, страшен и могуч!
Тут Парушенко, покорно отхлебнув, схватил стекло и, приложив его углом, приставил к створке объектива. Повёл синхронное движение вдоль стен застройки околотка, как действо панорамной съёмки вспять на девятнадцать крат с отходом.
— Это я видел-понял. Солнце где?
— На кнопочке. Крючочком пальчика пошевели, как будто ты стреляешь.
Угрюмый Парушенко молча включил на камере фонарь в режиме медленной подсветки. Стажёра осенило:
— Всё, теперь мне эта хитрость ясна — фонарь от камеры светил на отражающую плоскость. За счет её прозрачности проекция пейзажа сохранялась, а остальное — плавное скольженье по шнурку, как джигитовка лошади в манеже.
Я ощутила старость ветерана. Ассоциация в манеже на верёвке была точна. Здоров стажёр — есть, что воспитывать в собачьей шерсти.
— Послушайте, стажёр, что есть по вашему определенье поколенья?
— Расчленение, а после собирание воедино младших и старших братьев с промежутками в пятнадцать лет.
— Оригинально, но стереотипно. Оригинально обидой за меньших, за братьев наших младших, стереотипно по статданным. Пока вы зачехлитесь, поясню. Образ духовных результатов времени. Вот что такое поколение как понятие. Реализуется в мифе разъятием и собиранием текстов. А мифы создают поэты — потомки братьев от богов. Сегодня ты смотрел разъятье текста мифа о солнечной Москве. В архивных записях он сохранится как летопись от поколенья, как хроника, но только мы запомним, что эта плёнка — миф. По сути — фикция.
Поблизости стоял контейнер с мусором евроремонта, в который и ударилось стекло.
— Всё, хватит! Кризис перепроизводства. Аккумуляторы уже не дышат, нервы порвались, в бутылке кончилось.
Хотелось ёрничать, но поддержать:
— Жаль, можно было фильмовать через бутылку. Шихта бутылочного производства владеет светопреломлением, значительно отличным от погонного стекла. Стекольщики об этом знают. Вот когда снимали мы Саратов…
Кортеж правительственных лимузинов промчался по широкому проспекту, и Парушенко сделал стойку натренированного пса:
— Поеду на Останкино, опять там потрясенья.
Машины не было, нас, как всегда, забыли. С поклажами трусили до метро. Грузили Парушенко в поезд, он, как всегда, «чуть не забыл» отдать кассету с плёнкой автору. У операторов забывчивость такая повсеместна, — и канул в пропасти метро.
— Тебе куда, стажёр?
— Я — в Химки.
— Судьба. Нам по пути. Поеду тоже. Там институтская подруга вчера попала в драму. Помогу.
— Я философию о поколениях не понял. Расскажите.
— Да не грузись ты, это просто байка. Способ определения времени не циркулем на циферблате, а сменой персонажей и героев в пантеонах правящих господ.
В гремящем метрозвуке понятны мысли по губам, когда тематика беседы бытовая или вагон прижат большим количеством подошв к визжащим рельсам перегонов. В порядке бреда, чтоб переключиться на предстоящую волну, завуалирую тоску по альма-матер советами студенту.
— Возможность от создания до опроверженья мифов считается эпохой. Приведу пример: цивилизация Эллады — мифы поколений — слагались многими веками соизмереньем в жизнь. Сворачивались в ритуалы. Вдруг утверждение: «греческой цивилизации не было» — кончина мифа, нигилизм надменного потомка. Развенчатель. Свернул былую славу в ложный миф. Мгновенье славы, персональный миф, роль личности в истории. Поймал момент. И переводит стрелки. Дискретность пересеченья личности с историей. Изнанка свёрнутого мифа. Обратной стороной свернул — и стало ново. Но уже его. В герои вышел персонаж. Кто сколько поглощает места в пространстве времени — зависит от объёма памяти о нём. В истории незаменимых нет. Помедленней на стрелках — всё равно в ответе. Ликуйте, маски карнавала. Экваторы длинны. Вулканы оборотов. Дерзай, стажёр, в нужное время в нужном месте. Масштабы памяти необозримы. В театре было б всё иначе. Теперь — иная стадия на карнавале, но времена всегда одни.
— Строкой из анекдота: «Как вы провели время? Время не проведёшь!» Стажёр Сухариков был беззаботно молод.