Единогласно проголосовав, Николь оставили в покое. Симпатия победы к победителю отныне простиралась до благодарного благоговенья. Теперь о новом Мэтре не шептались. За каждым шорохом следила Ника с пьедестала. И бдела его старенький портфель, забытый то у кафедры, то в залах.
Тем часом в репетиционном зале шли музыкальные прогоны. Сплошные ляпы совмещенья японских синтезаторов с гекзаметром Гомера. Всем замыслам художников сопротивлялись материалы. Магнитофоны взвизгивали, прожекторы дымились. От черновых прогонов вереницей уже брала осатанённость. Глаза мозолил эшафот. Этот главнейший образ декоративного решенья — неструганный помост — давно сидел в моих колготках в виде скабок. Занозистые в кровь «переспективы» — обрушиться с него на днище оркестровой ямы — так контрастировали с заданьем режиссера воспарить, как будто мне подвластно волшебство Психеи — вспорхнуть, как бабочка, из погребального костра! На ловлю бабочек Амуром с горящим факелом в руках явился Сашка Ляхченко — завзятый Инквизитор. Шла отработка сцены тюремного плененья Жанны. К оружию, огонь! Сценическая драка с перекидкой… Ускорен музыкальный ритм, с колосников софиты полыхают. Не успеваю взять защитный блок — и славная оглобля алебарды летит в висок. Глаз затекает, пластическая постановка сцены еще под музыку продлится минуты три-четыре, а я слабею.
— Ты хохол, полабских пращуров потомок, способен только на магические акты с рождественским поленом, и вся твоя обрядность — о размножении скота!
Все это родилось от боли, в той зоне, которая закрыта для любого зрительного зала, — в общении актеров между собой. С последней музыкальной нотой я собралась. Начала читать согласно роли известный монолог беседы с ангелом и натурально плакать. Вцепясь в портьеры, Николь смотрела на меня из-за кулис. Партер затих, как провалился в подпол, но из амфитеатра шел аморфный холодок.
— Каким оружием меня задело? — В холодной гримуборной вазелином я попыталась снять от слез потекший грим. Отклеились ресницы — четко вижу: слух о партнерском травматизме по институту покатился — моих приданых рыцарей не стало, необъяснимо испарились. Только священно преданный Данила Кофтун латал портянкой перетершийся ремень своей кольчуги. Взглянув на опухоль под моим глазом, спокойно произнес:
— Надкостница.
Попутно из угла взял за приклад какую-то двустволку, приблизился и продолжал:
— Когда-то этот рерик имел крутое имя — вертикал. Два спаренных ствола на вскидку при прицеле дают иллюзию и преимущества единого ствола. «Антропоморфность». Смешно и страшно — мы шли по кругу одних и тех же знаков и значений: всё — два в одном, и всё — бесполо. Ради чего, ради какой идеи освобождения? Святой и эфемерной цели? Закончив институт, Данила Кофтун примет сан. В скифо-сарматских землях возглавит Феодосийский монастырь. Играет отрицательных героев, с чистейшей, ангельской душой. Впрочем, грешит — пописывает рифмы. Ответа на вопрос: «Зачем все это Жанне?» — не ведает, пойдет искать.
— Не лечитесь? А я о многом догадалась!
Николь по мне водила взглядом вертикально, словно полировала в пласт.
— Вот эта водоросль — бодяга, в мешочке на ночь приложи!
Нечто похожее на пластилиновую массу в целлофане ударилось в мою кирасу.
— Мазила! Танцуешь сифилид в прозрачных драпировках!
— Вообще-то, по правилам за травматизм партнерш у нас, на сцене, на театре, — профнепригодность.
— Исключенье?
— Каплини видел все! А вы не в курсе? Вошел в момент показа, сидел в амфитеатре, наблюдал! Его вердикт прослышали на коридоре: «психофизический зажим, отсутствует находчивость, два предыдущих курса вас ничему не научили!» Виват, друзья, иду надеть пальто, взгрустнется — присоединяйтесь!
Нельзя было предположить, что новый Мэтр, Рыжуля, подобен Феде — душевный птах с ухваткой птицы Феникс. Конечно, «кредитом Вити» молва зачислила спасенье Ники от пропесочки комсомолом, но Высший Мэтр, Каплер, — суммарнопоказательный испепелитель. Крематорий! Хоть может превращаться и в каток — расплавит до синонима асфальта и в кучку соберет, а дальше — понимай, как звали в институте, и выдадут диплом со шлейфиком твоих благоуханий. И станешь театральным анекдотцем. В театрике попахивать. Но, если решено кого отчислить, на то он и Великий Каплер — разжижит до последней капли… крови? Яда? Предания гласят: кому как повезет. Которым случалось попадать под эту трансформацию Каплини, в слезах бежали на другие факультеты с потерей года, времени и сил. Бывает третий — редчайший метод инквизиции Каплини — шкала суммарных обвинений. В народе — «вешалка». С которой начинается театр. Обычно происходит это так: Мэтр разгоняется с позиции своей высокой кручи локомотивом магистральным сметать тебя под насыпь! А ты — шлагбаум! Ты на обочине и ни при чем! Поднялся — не заметил, пронеслось, а Мэтру — вешалка! Запасный путь — педальный тормоз и занудная дрезина. Чудо полета за шлагбаум в истории стоянья института всего лишь пару раз пронаблюдали. Вошло в легенды. Изустно эту летопись передают для избранных изюбрей.
А вот к дрезине под вешалку ходили потрещать неоднократно. В профилактических мерилах дистанции пути.
В те времена вахтерши, лаборантки и медсестры считались умной домашней утварью дворцов, вокзалов, поликлиник. Обладая магнитофонной памятью, они давно постигли, что в стране полный учет без всякого присутствия контроля. На том и застолбили свой самоконтроль. Захочут её недруги подвинуть, пришлют на её голову проверку — она продемонстрирует на донышке от блюдца инвентарный номер и скажет, что из дома принесла! Пожертвовала с мизерной зарплаты! И дальше пьет спокойно чай, плевать, что на рабочем месте! Житейской мудростью накоплено: в стране всеобщей занятости вахтерскому сословью мог послужить девиз, как кредо: не бойся ни мышей, ни змей — это только кажется, будто они по-разному опасны. Убить Змеище и Мыша может Котяшка—Змееборец. Ищи себе котяшку и придерживай на своем драном стульце, но проследи его характер, не то со стульца он прыгнет прям на твою морду! А мордобой вахтершам — крах карьеры, ведь они — фуфаечные этикетки государственных фасадов. А вы считали, что добровольки участковых? Вы ошибались, господа, поскольку понятые — это соседи ваши, дворники, а тетеньки на проходных с наганом, какие раньше были на стратегических объектах художественно-творческого направленья, таких как телецентр, завод грамзаписи виниловых пластинок, игрушек елочных и фабрик народных промыслов всех направлений, в сети по агентурным связям с милицией не значились, поскольку сами ею были. А фельдшерицы и вахтерши госучреждений — начищенный пятак обратной стороны медали. Их знаки — кот ученый и золотая цепь.
Дрезина вывезет. К ней! В лаборантскую — на чай с ватрушками и пончиком буфетным. По этой лестнице за костюмерной ходили всякий раз с двоякой целью: приобрести некий избыток или же откомпенсировать утрату. Вхожу в кислотный быт дрезины лаборантской. По стенам кругом стеллажи, провисшие в ненадобности полки мехами старенькой гармошки едва удерживали снизки книг, брошюр и застарелых методичек. И в этом никому не нужном хламе замшелых директив, доктрин давно забытых и вычитанных на ура докладов под бурные аплодисменты, смотрели два зрачка. Челюсть с рукою попеременно, непродолжительно, но внятно совершали поршневое перемещенье вверх и вниз. Челюсть упала, рука сронила чашечку на блюдце. Антонина вдавила размоченный сухарь в себя по пищеводу и, отхлебнув из блюдца, поперхнулась!