Она пробудилась вновь и ясно в четверть четвертого; луна скрылась из виду, однако Констанс по-прежнему слышала внизу глухие удары. Джозеф возвратился, если уходил въяве, и забылся глубоким сном вопреки громовым стукам. Она встала; ее глаза горели, ноги не желали слушаться. Она ступала по лестнице чересчур слышно. Навалившись на дверь детской, она резко ее отворила. Платяной шкаф стоял разверст, вытошнив одежды Ангелики прочь с вешалок и полок. Крошечный туалетный столик покосился; предметы на нем поместились в абсурдные сочетания; у его основания, неуклюже расставив ноги, восседала принцесса Елизавета. Ангелика спала, однако тело ее было изогнуто в точности как у куклы. Шкаф светился голубым, затем померк.
Вот как. Даже если Джозеф не касался Констанс, ее грезы по-прежнему подвергали ребенка опасности. Кошмар, выпущенный ею на волю, бродил по дому, не спрашивая более ее безвольного согласия.
В темноте она расположила все по местам: куклу, столик, гребешки, одежду в разгромленном шкафу. Она сидела на полу, воспринимая детскую и ее бесконечную угрозу с невысокой точки зрения Ангелики.
Она уснула там же, на полу, у изножья дочериной кроватки, и пробудилась от шуршания, что доносилось сверху. Вскочив на ноги, Констанс увидела, как трепещут, открываясь, веки Ангелики. Она свела дочь вниз, где застала сердитое отбытие Джозефа на целые сутки по делам лаборатории: наниматели отсылали его в Йорк.
— В мое отсутствие вы вольны прибираться в детской при лунном свете, миссис Бартон, — сказал он на прощание.
— Я люблю папочку, — заявила Ангелика вскоре, оторвавшись от молока.
— Да, моя дорогая. И он тоже тебя любит, я нимало в этом не сомневаюсь.
— Это правда. Значит, однажды мы поженимся.
— Вот как?
— Я не люблю тебя, — продолжала Ангелика ясно и непотревоженно. — Мамочка, ты мне нравишься, но любовь — это то, что мужчина чувствует к своим женам, а жена — к мужчинам.
Ангелика восприняла незлобивые разъяснения матери с живым интересом, возможно несколько в них усомнившись, и решила уточнить свои представления о мире:
— Очень хорошо, значит, я и тебя люблю, но только так, как ребенок должен любить свою мать.
— Кто научил тебя говорить такое?
— Я должна и это хранить в тайне?
— И это — подобно чему еще, Ангелика? Что за тайну ты прячешь от меня?
Ангелика дико рассмеялась, явив открытый, слюнявый рот:
— Это тайна!
XIX
Поскольку Джозеф оставался в Йорке, ввечеру прибыла для совместных трудов Энн; Констанс, однако, ошеломила ее, развернув на ходу, не успела та зайти:
— Одевайтесь вновь, не то опоздаем. Сначала развлечемся и лишь затем станем биться с нашими кошмарами.
Оставив Ангелику под присмотром Норы, она повела Энн в театр, где незадолго до того сняла ложу. Неделей ранее она не могла и грезить о посещении спектакля с подругой, без Джозефа, без того даже, чтобы сообщить ему об этом. Однако ныне само слово «театр» обрело новое значение.
Она выбрала театр, в коем Энн некогда играла, о чем упомянула как-то между прочим, и подругу этот подарок определенно тронул. Разве что пьеса оказалась довольно нелепой. В ее начале появилось привидение, актер, смехотворно разукрашенный белилами, с черными разводами вокруг глаз, весьма безмятежный дух, чей живой сын тем не менее бросился на землю в помешательстве.
— Довольны ли вы спектаклем? — полюбопытствовала Констанс, уверенная, что избранное ею фривольное увеселение показалось Энн скучным; они шествовали сквозь тьму и разжижавшуюся толпу.
— Кейт Милле, топочущая по сцене в образе Гертруды, никого не оставит довольной. Я носила этот костюм, когда она топотала в образе Офелии, и должна сказать, что Кейт ничуть не изменилась, разве что потолстела и орет громче, если такое возможно. А вы? Дорогая подруга, остались ли довольны вы?
— Я едва смотрела на сцену. Мое сознание захватил вихрь мыслей о вас. «Однажды это место было родным для Энн. Вот огни, что освещали ее выходы и уходы.
Вот высокие ложи, из коих дороже всего выходило наблюдать за игрой нашей дорогой Энн». Вы краснеете? Очень хорошо, обсудимте тогда пьесу. Скажите мне: это привидение понималось как друг, что предостерегает и требует мести. Как по-вашему, это правдоподобно? Либо подобный дух, скорее всего, обманывает?
Они прогуливались, соединив руки, вдоль парка. Констанс рассеянно касалась черных копий ограды, затем добавила:
— Я убеждена, что он осведомлен о происходящем.
— Вы сейчас говорите не о пьесе. Терпение, — посоветовала Энн. — Воздержитесь от вынесения приговора еще какое-то время.
Констанс была разочарована тем, что смелость, с коей она произвела обличение, осталась непоощренной.
— Он желает заместить меня в ее сердечке, — надавила она.
— Он так сказал?
— Я распознаю его влияние в произносимых ею словах.
— Он что же, покушается на ваши отношения с ребенком?
— Он строит козни, как вы и говорили. Я не способна проницать и разуметь его планы, однако замысленное им подозрительно. Он твердит про образование, кое пpeвратит Ангелику в достойную собеседницу, и смакует им же учиненное разобщение. Оно начнется всего лишь через неделю.
— Руководствуйтесь пока что моими словами: многое нам еще неведомо. Этой ночью мы все обследуем и изучим как следует.
— Что ж, в таком случае я подчинюсь, но прежде должна буду еще раз удивить вас, — сказала Констанс нетерпеливо, однако, к ее огорчению, Ангелика бодрствова ла, дожидаясь их возвращения.
Девочка, противясь сну и Нориным увещеваниям, стояла голыми ногами на кушетке.
— Мне не нравится оставаться одной, — сказала она, не смежая припухшие веки, а Нора лишь недовольно пожала плечами.
Не успела Констанс выбранить дитя, как Энн ответила ласково:
— Само собой, Ангелика, — и, с легкостью подняв смиренную девочку, понесла ее к лестнице. Когда Констанс увидела их вместе, злость ее испарилась. — Твоя милая мама поднимется через минутку-другую, но сначала мне нужно поведать тебе один секрет, для чего нам следует уединиться в твоей комнате..
Воодушевленная Констанс направила стопы в столовую. Она дала Норе обстоятельный наказ относительно выбора блюд и самолично посетила рынок, зайдя к Мири амам за чаем и к Вильерсам и Грину за вином. За вечер она дважды поправляла Нору в отношении обстановки и ставила опыты, перемещая канделябры и лампы с одного приставного столика на другой. Пока Энн пребывала наверху, Констанс удостоверилась в прилежности Норы, добавила соли в суп, возожгла свечи, убавила газ.
— Она крепко спит, — отчиталась Энн, сойдя вниз. — Девочка будет хранить тайну моего визита. — Она застыла в восхищении перед столиком, обильно накрытым на двоих. — Что за прекрасное виденье? Доро гуша, ваша доброта не знает границ.
— Принимать вас здесь, мой друг, есть для меня утешение, коего я страшилась уже не познать вновь. — Констанс, взяв Энн за руку, подвела ее к стулу. — Я не одинока и затрудняюсь сказать, сколь давно ощущала нечто подобное.
Они разделили окорок ягненка, пюре из турнепса, фруктовый пирог, а также сыр от Руэманна, яство столь роскошное, что Констанс приобрела его в долг, каковой проступок до сих пор себе не позволяла. В финале Нора разлила портвейн Джозефа, и когда Энн вопросила, не приметит ли муж опустошения запасов, Нора, к их радости, ответила:
— До сих пор, мэм, не примечал.
Констанс потягивала яхонтовый сироп, выжатый из опаленных солнцем южных холмов.
— Если ночь не ознаменуется происшествиями, разве не доказана будет его вина?
— Возможно, что и нет. Зло может корениться в нем против его воли, а то и без его ведома. Он может быть лишь компонентой, необходимой для его проявления. Вы слишком охотно устанавливаете и ограничиваете противника, в то время как истина может оказаться куда замысловатее.
Констанс, к удивлению скорее собственному, вспылила:
— А вы, Энн, слишком доверчивы. Я не в состоянии более изобретать объяснения, дабы извинить его за то, чем он стал, чем он, вероятно, всегда являлся. Он готов развратить ее. Ныне его истинная натура почти вся передо мной как на ладони. Мое зрение под вашей опекой сделалось острее, либо он менее способен таиться. Когда он маскирует свою суть и тщится вести себя как обычно, выходит нелепица, словно чудовище переоделось человеком.