Констанс повесила один из дешевых оловянных крестиков (запрещенных в атеистических владениях Джозефа) на шею и взяла второй, дабы поместить его на шею Ангелике.
— Должна признать, что букет розмарина и базилика, бракосочетание преданности и памяти, равно ненадежен. Великое множество раз он обнаруживал себя мощным отвращающим средством, поскольку память сама по себе может надломить духа, силой направленного ко злу.
Был случай, когда ничтожных веточек этого букета хватило, чтобы вурдалак распался, обратившись в превосходную зловонную золу, кою мы тут же смели, хихикая, будто девицы, и вывалили на улицу, где один пес, потом второй, потом еще один безотлагательно облегчились на мерзостные останки.
Когда Констанс собирала сырой букет из игл и листьев, руки ее почти не дрожали.
— Ваше самое мощное оружие — это, несомненно, молитва. Декламация вызубренного текста ребенком способна только рассердить вашего противника. Вы должны ощущать, как всякое слово выковывается в чистом пламени сердца.
Констанс пребывала в отчаянии: как сделать чистым сердце, что бьется у нее в груди, когда его наполняют страх и гнев?
— Огонь, старый добрый огонь, как в масляной лампе, для материи призрака является непробиваемым щитом. Оградив себя таким образом, вы должны вооружиться средствами рассеивания, дабы изгнать силу прочь от кровати дочери, из ее спальни и, наконец, из вашего дома. Святая вода действенна при заражении, точно как щелок против крыс.
Констанс поднесла к глазам два флакона синего стекла.
— А это… — Кинжал с рукоятью белой кости Энн присовокупила, уже уходя. — Я буду спокойна, зная, что вы располагаете и этим средством; впрочем, я сомневаюсь, что вам придется им воспользоваться.
Констанс не двигалась с места, и вдруг самый воздух в коридоре зашевелился; легкие ветры обрушились на нее узорчато и многослойно; протяжный свист сквозняка вдоль стен и на уровне глаз сделался почти видимым.
Воздух желал загасить ее лампу, издалека одолеть ее охранительный огонь. Из-под Ангеликиной двери пролился голубой свет.
Констанс вошла, высоко вздымая пламя, но обнаружила лишь спящую Ангелику. Ни огоньков, ни мертвенных силуэтов, только белая пяточка, исследующая край кроватки. Ангелика дышала ровно. Она оставалось нетронута и невредима.
Облегчение Констанс мешалось с недомоганиями: заныли ноги, боль вступила в челюсть, затем она узрела раскаленные глаза, что уставились на нее из черного угла подле платяного шкафа, и услышала шепот: «Девочка». Она швырнула туда флакон со святой водой. Привидение — голубые нити обрастали коротким тонким волосом — вознамерилось проплыть к кровати Ангелики мимо ее матери. Размахивая крестиком, Констанс встала на пути духа, после чего сбила с лампы стеклянную сферу. Преклонив колени, она открыла резервуар лампы и очертила тонкой струей масла линию вокруг кровати. Констанс подожгла масло, и чудище, как обещала Энн, тут же отпрянуло, принявшись изучать огневую границу, вынюхивая зазор в трепещущем заслоне.
Ангелика не просыпалась. Констанс, пренебрегая болью в невесть как поврежденной руке, перешагнула огонь, возложила второе распятие на Ангеликину грудь и развернулась, выставив перед собой травы и лампу.
— Отче наш, отче наш, отче наш…
Призрака нигде не было, как и голубого света и раскаленных глаз. Дальнее окно было открыто. Констанс подошла и выглянула наружу, однако не увидела меж своим и соседним домом ровным счетом ничего. Позади па деревянном полу шипело опоясывающее кровать нестойкое кольцо пламени, и Констанс устыдилась очевидной ныне бесплодности своей выдумки; бес с легкостью мог бы пробить в ней брешь. Она подошла к платяному шкафу, изготовившись бросить травы в любую показавшуюся сущность. Она продела палец в железное кольцо и отворила дверцу одним движением. Никого.
— Мамочка?
Ангелика села на кровати. Хилое пламя, раздуваемое ветерком из отворенного окна, ластилось к кисейному кружеву, что свешивалось с постели, и терлось о него подобно котенку. Когда над ножкой кровати показались огненные язычки, Ангелика вскочила и забралась на подушку.
— Мамочка!
Констанс поспешно схватила ребенка в объятия.
— Мы спугнули его, любовь моя.
Предполагая затушить изнуренный огонь, она опустила ребенка на пол у самой двери, коя тотчас распахнулась, явив полуодетого, разъяренного Джозефа с очумелым взором; черная кровь ручьем лилась по лицу мужа из того места, куда за мгновения до того поразила бесовский лик брошенная Констанс святая вода. Челюсти Джозефа сжимались, точно сердце; Констанс узрела в плечах супруга ярость, кулаки его пульсировали. Она посмотрела на собственные ступни: недвижность и неосудительное спокойствие могли разрядить безумный гнев, что клокотал под Джозефовой напрягшейся кожей. Именно так Энн учила Констанс вести себя при столкновении с подобным телесным проявлением. Выругавшись, Джозеф оттолкнул супругу, подхватил Ангелику на руки и отнес в дальний угол, где дочь тут же принялась визжать. Не даря ее вниманием, он посвятил себя несложной работе по тушению истомленного пламени, по-военному отдавая приказы и наделяя свои пустячные заботы великим значением.
Ко времени, когда воинственное представление завершилось, рыданья Ангелики сделались совсем уже отчаянными. Она завывала, корчилась и кровоточила в материнских объятиях, ибо Джозеф поставил ее прямо на осколки флакона со святой водой, рассыпанные под непокрытым зеркальным стеклом, чрез каковое призрак, видимо, прибыл и бежал.
Джозеф возжелал выхватить окровавленное дитя из рук супруги.
— Разумеется, ей нужна мать, — попыталась унять его Констанс, однако он вырвал Ангелику из ее объятий и приказал жене возжечь газ, сбегать за водой и бинтами.
Его озаренные сверкучей луной лицо и голый торс были неестественно белы, кровь — глянцево черна.
— Делай что говорят, черт тебя подери.
Возведенная ею с таким трудом крепость отваги пала.
Она обманула чаяния Ангелики. Она не сокрушила призрака, лишь отогнав его на время, и неудача сия обошлась кошмарно дорого, ибо если Джозеф доказал ныне, что является ее врагом (кровавая рана на его лице означала, что контратака удалась), он, скорее всего, осознал теперь, что ей все известно. Она поспешила запрятать оружие обратно в коробочку из-под «Сельди Мак майкла», вновь уложив ее в ящик под прикрытие женского белья. Констанс бубнила себе поднос, стараясь сотворить ложь, что сбила бы Джозефа с толку, объяснив как банальность осколки стекла, визг, пылавшие простыни, выжженные половицы и все, о чем Ангелика могла тем временем ему поведать.
Констанс возвратилась, неся затребованные им предметы. Джозеф уложил Ангелику на перестланную кровать; ночная сорочка девочки задралась, открыв нежную ножку. Всхлипы Ангелики уже чередовались со смехом, когда Джозеф оставлял на нагой груди и щеках отпечатки крохотных окровавленных ступней; его кровь с пораненного лица смешивалась с таковой его дочери.
— Жди меня наверху. Я позабочусь о твоей ране вскорости, — сказал он, не удостоив супругу взглядом. — Закрой дверь.
Она не могла оставить его наедине с Ангеликой и потому села на нижнюю ступеньку. Констанс ничего не достигла. Неизмеримое время спустя — она опять и опять проговаривала выверенные объяснения — он вышел, оставляя комнату позади темной и безгласной.
— Она считает, что, пока она спит, огонь может напасть на нее, запрыгнув с пола, — сказал он, облицовывая твердое дерево прежней лютости сарказмом. — Пришел черед уделить внимание тебе. Пойдем.
Она ступала за ним след в след.
Наверху Джозеф при ярком свете обмыл себя, растопив бурые отпечатки девочкиных ножек на торсе и лице. Лишь затем он обследовал порезанную руку Констанс.
Он обращался с нею грубо, не извинился за причиненное водой жжение. Всякий день он упражнялся на немых животных и схожим манером обходился с супругой. Джозеф сжимал ее запястье, пока не обесцветилась кожа; Констанс хотелось завопить от боли. Он предложил ей каплю рома, однако она покачала головой, выказывая смелость, коя покинула ее уже давно. Он перевязал порезы, кои она случайно нанесла самой себе крохотным клинком Энн Монтегю.