Анжелина немного приободрилась в теплой атмосфере, царившей в доме старой дамы. Она ценила изящную, лишенную вычурности обстановку, где все было строго и гармонично: дубовые панели, выкрашенные в пастельные серые и светло-зеленые тона, занавеси из красного бархата, старинная мебель.
— Я никогда не ела раков, — улыбаясь, призналась Анжелина.
— Так попробуй, — сказала Октавия. — Ты не разочаруешься.
— Главное, не обращай внимания на приборы. Ешь руками, Анжелина, — посоветовала Жерсанда. — Я научилась очищать раков с помощью вилки и рыбного ножа, посещая великосветские дома. Но это так трудно…
— Я сейчас принесу все необходимое, чтобы ваши руки потом стали вновь чистыми! — воскликнула добродушная служанка.
Воцарилось молчание. Анжелина и Жерсанда ели раков, которых по субботам продавали на базаре Сен-Жирона. Немного опьяневшая Анжелина наслаждалась едой, ни о чем больше не думая. После соуса во рту пересохло. Октавия налила ей белого вина, и она выпила бокал до дна. Старая дама, незаметно усмехаясь, радовалась, что ее план удачно претворяется в жизнь. У Анжелины порозовели щеки, казалось, она полностью расслабилась.
«Слава богу, она придет домой только вечером! Иначе ее отец обвинил бы меня в том, что я ее напоила. Но она была такой печальной, моя маленькая подружка», — оправдывала себя Жерсанда.
Поев раков, Анжелина и Жерсанда ополоснули пальцы в фарфоровой чаше с теплой водой с уксусом. Затем служанка подала жареную индейку с золотистой корочкой, лоснящейся от жира.
— Это мое любимое блюдо. Октавия нафаршировала ее белыми грибами и картошкой, — мечтательно произнесла Жерсанда де Беснак. — Как я люблю индейку! Ее мясо немного напоминает мясо дичи. Оно менее пресное, чем куриное.
Анжелина улыбалась.
— Мне не надо было столько пить, — призналась она. — Но мне так хотелось быть счастливой в вашем обществе, хотя я не заслуживаю этой чести.
— Ты опять за свое, Анжелина! — проворчала Жерсанда. — Попробуй индейку. Октавия, подай нам кофе перед десертом.
— Хорошо, мадемуазель, — сказала служанка, выходя из комнаты.
Старая дама с наслаждением съела еще несколько кусочков индейки, салфеткой вытерла уголки рта. Потом она властно посмотрела на свою гостью.
— Тебе нравится, малышка?
— Индейка? О, конечно! Мясо такое нежное, а фарш из белых грибов — настоящее яство!
— Я говорю не об индейке, — резко оборвала ее Жерсанда. — Тебе нравится терзать себя, терпеть сердечные муки и все такое? У тебя нет подруг твоего возраста, я знаю. Вот уже многие годы ты думаешь только о дальнейшей учебе и поэтому помогала своей матери. Анжелина, доверься мне. Я не стану тебя осуждать. Кто имеет право осуждать себе подобного, кроме Господа Бога? Для начала объясни мне всю эту историю с мадам Лезаж.
— Вы сказали, после десерта, — прошептала Анжелина.
— Давай поговорим до десерта. Какая разница? У меня пропал аппетит. Я больше не могу видеть тебя в таком состоянии. А если ты пьяна, то это моя вина: я надеялась таким образом развязать тебе язык.
Потрясенная до глубины души Анжелина с испугом смотрела на Жерсанду.
— Правда? Но зачем?! Я все равно рассказала бы вам. Вчера вечером, после мессы, я оказалась лицом к лицу с Эжени Лезаж. Она сетовала на ветер и все звала кучера, но напрасно. Я завела с ней разговор, вежливо, уверяю вас. Через пять минут она уже билась в агонии, лежа на полу коляски. Мадемуазель Жерсанда, вы были правы… Я — та самая девушка, которую бросил Гильем Лезаж. Мы встречались все прошлое лето и осень.
Теперь Анжелине предстояло утаить от мадемуазель Жерсанды самое главное. Молодая женщина не могла признаться, что пожертвовала своей невинностью ради любви.
— Да, это я, — продолжала Анжелина. — Лезажи считают меня слишком бедной и плохо воспитанной — словом, недостойной войти в их семью. Когда вы меня расспрашивали, я все отрицала, поскольку боялась разочаровать вас. Я боялась еще раз пережить унижение. Вчера вечером я осмелилась спросить мадам Лезаж о ее сыне. Я хотела просто узнать о нем, ведь уезжая, он пообещал мне вернуться, даже поклялся в этом. Эжени Лезаж впала в неистовую ярость. Она ударила набалдашником своей трости меня по пальцам. Я не понимаю, почему она так рассердилась. Затем она объявила мне, что Гильем женился. И тут же упала. Боже мой, какой ужас! Уверена, это я виновата в ее смерти, хотя чуть позже священник сказал мне, что у нее было больное сердце.
Анжелина, расплакавшись, замолчала. Щеки у нее горели. Она с трудом переводила дыхание, удивляясь, что отважилась поведать старой даме о своей роли во вчерашнем происшествии.