Тут мои возвышенные размышления прервал уютного вида дядька лет на вид сорока-сорока пяти, который принес охапку дров и с грохотом свалил ее у камина.
– Оклемался, чудик? Ну, добро, – сказал он. – А то я всё беспокоился, знаешь. Сейчас мал-мала разгорится, так я тебя еще и вчерашней похлёбкой накормлю. Гороховая с рулькой и чесночком, для себя лично варил. Прочие-то не емши живут, – он кивнул в сторону выхода.
Голос у него вполне соответствовал внешности – этакий располагающий к себе басок.
– Спасибо, я вроде как сыт, – вежливо отозвался я.
– Ничего, это со вчерашнего. Ломало тебя просто жуть как. Вон Вульфы и устроили тебе срочное вливание, а оно… Ладно, я им обещал тебя особо не напрягать. Как звать, кстати?
– Андреем, – ответил я.
– То-то Волк Амадей всё хихикал насчет того, что их Диоген, наконец, отыскал человека. Беттина, имею в виду. И тебя, ясное дело. Ты вообще-то в курсе, что твое имя значит человек, андрос по-гречески?
– Мужчина.
– Точно. Бетти, уж верно, хоть и баба, но не человек, хотя пока не волк.
– Волк?
– Ага. Они тут всех своих на волчий манер кличут. Иоганн Вольфганг, Вольфганг Амадей и Гарри. Этого прозвали в честь Степняка.
– М-м?
– Степного Волка Гессе. Ты вроде парень начитанный?
Я кивнул.
– Филологическая вышка.
– Так она и сказала. Типа ты самая настоящая табула расы: пиши в тебе, что душеньке угодно. Бет – она по острому языку вне конкуренции. Заводила и задавака. Кличка ей тоже из Гессе: фон Армин, то бишь Гермина. А меня как звали по жизни Хельмом, Хельмутом, так и эти зовут.
Он протянул широкую лапищу, и я не обинуясь ее пожал. Как говорится, на всякий случай и про запас. Нет, в самом деле, он единственный казался вполне нормальным дядькой, а не членом маленькой армии. Даже дафлкот у него был попроще – двойной, черный с красным исподом, и не с клыками, а с белыми металлическими цилиндриками вместо пуговиц.
– Ты не серчай, что тебя заковали: это чтоб не буйствовал и не шлялся.
– Где мы?
– В заброшенном музее, в самых нижних этажах. Знаешь, почему все музейные подвалы – идеальные хранилища для неживого или условно живого? Температура стабильная: ни тепло, ни холодно, ни влажно, ни сухо. Биологическая автоматика. Самое то для экспонатов, артефактов, аттракторов и прочих симулякров.
Говоря так, он побросал в каминную пасть добрую половину полешек и поджёг лоскут бересты. Разгоралось пока робко, но пламя живо набирало обороты и вскорости начало гудеть вовсю.
– Хельмут, а что со мной будет?
Он пожал плечами:
– Это к судьям вопрос. Ты ведь захотел умирать медленно, а Бетти любит ловить людей на слове. До сих пор ей такие храбрецы не встречались даже на словах.
– Судьи?
– Трое мужиков. Они Беттине позволяют чуток поиграть в кошки-мышки, но не шибко такое любят. Ты, кстати, ей глянулся – обычно она не интересуется чужими мнениями. Я так полагаю, теперь мужики решат врезать тебе на полную катушку, чтобы уж вполне потрафить.
– Это в каком смысле потрафить? Я хотел всего-навсего мирно свалить отсюда.
Хельмут, как ни удивительно, понял.
– Хотел – так чего заяву на совсем другое сделал? Вот они и постарались все четверо. Насчет переливания крови. Теперь тебе помирать в натуре лет тридцать, а то и больше.
Не знаю, что отразилось на моем лице, но Хельмут тотчас же бросился меня утешать:
– Да ты не беспокойся. Они твоё дело уже заочно рассматривают. Видишь ли, подвергать суду надо только тех, чья судьба того сто́ит. Кто заслуживает их игры. Иначе смысла нету. Ну а процесс – он во всех смыслах процесс. Вот и получай всё, что доктор прописал.
– А какое право…
– Не имеют, так присвоили. Кругом анархия, вот и у нас то же, сам должен понимать. Вообще это они играют. Шутят так. Зато я всерьёз исполняю.
– Ты, выходит… Он?
– В точку попал. Палач я. Профессия такая – исполнитель суровых приговоров.
Я присвистнул. Мои отупелые нервы, наконец, получили то, чего добивались: хорошую взбучку.
– Уж не помню, где я к этому народу пристал и кто из нас первым подгрёб с нескромным предложением, – тем временем разглагольствовал Хельмут. – Старый Вольф дружил ведь с отставником из наших, неким Карелом Гуссом: покупал у него всякие диковинные штучки, раритеты, по-ихнему. На жену его, пани Жофью, небось, любовался. До самой смерти хороша была, на двадцать лет моложе супруга, а вышла за Карела по любви и против отцовской воли. Не с помоста снята, как частенько бывает. Скорее с этого… ложа телесной немощи. Вылечил он ее, понимаешь.