Персиваль еще кое-как терпел друзей семьи из старинных родов — ему это было выгодно, но его тошнило от новых знакомых — всех этих нуворишей, денежных мешков, медиамагнатов и прочих, к кому благоволила мать. Разумеется, они не походили на семейство Григори, но у многих получалось сочетать в себе почтение и благоразумие — то, чего требовал клан. Они имели обыкновение собираться на материнской половине квартиры, засыпали мать комплиментами и тешили ее аристократическое самолюбие. Такое поведение обеспечивало им приглашение в дом Григори на следующий день.
Если бы это зависело от Персиваля, то их жизнь была бы уединенной, но мать не выносила одиночества. Он подозревал, что она окружила себя развлечениями, чтобы не обращать внимания на ужасную правду — их клан не занимает в мире такого места, как раньше. Уже несколько поколений семья заключала всевозможные союзы, ее положение в обществе, ее процветание зависели от дружественных отношений. В Старом Свете помогала сама история рода, всюду протянувшая крепкие ниточки связей. В Нью-Йорке эти связи надо было создавать заново — везде, где только можно.
Оттерли, его младшая сестра, стояла у окна в тусклом зимнем свете. Она была среднего роста — шесть футов три дюйма, стройная, в коротком платье, слишком коротком, но в ее вкусе. Светлые волосы собраны в тугой пучок, губы накрашены ярко-розовой помадой, такая больше подошла бы юной девушке. Когда-то Оттерли была сногсшибательна, гораздо лучше той швейцарской модельки, но ее юность сгорела в вечеринках и неразборчивых любовных отношениях, продолжавшихся сто лет кряду. И юность, и везение покинули ее. Теперь она была женщиной средних лет — ей недавно исполнилось двести — с кожей как у пластикового манекена, хотя она всячески пыталась это скрыть. Она старалась изо всех сил, но так и не смогла вернуть себе внешность, какая у нее была в девятнадцатом веке.
Завидев Персиваля, Оттерли медленно двинулась ему навстречу, взяла его под локоть обнаженной рукой и повела в толпу, как будто он инвалид. Все присутствующие смотрели на Оттерли. Если гости не вели с его сестрой бизнес, то знали ее по работе в нескольких правлениях или по социальным законопроектам, которые она поддерживала. Все друзья и знакомые боялись ее. Никто не мог позволить себе вызвать недовольство Оттерли Григори.
— И где тебя носило? — спросила Оттерли Персиваля.
Ее зрачки сузились, как у рептилии. Она воспитывалась в Лондоне, где до сих пор жил их отец, и резкий британский акцент становился еще невыносимее, когда она бывала раздражена.
— Я очень сомневаюсь, что тебе было одиноко, — сказал Персиваль, оглядывая толпу.
— С мамой никогда не бывает одиноко, — саркастически заметила Оттерли. — Каждую неделю она выдумывает что-нибудь новенькое.
— Полагаю, она где-то здесь?
Выражение лица Оттерли стало еще более раздраженным.
— Когда я видела ее в последний раз, возле ее трона от поклонников было не протолкнуться.
Они прошли в дальний конец комнаты, мимо французских окон, которые, казалось, приглашали шагнуть сквозь их толстые, прозрачные глубины и полететь над туманным заснеженным городом. Перед ними остановился анаким, один из немногих слуг, еще сохранившихся в семействе Григори и других аристократических семьях.
— Шампанского, сэр? Мадам?
Одетые во все черное, анакимы были ниже ростом и более тонкокостными, чем нефилимы,[11] которым они служили. Помимо черной униформы, мать настаивала, чтобы они не прятали крылья и таким образом отличались от гостей. И действительно, разница была заметна. Крылья гостей были мускулистыми и хорошо оперенными, а у слуг — легкими и тонкими, как пленка или серая бумага. Больше всего они напоминали крылья насекомых. Из-за такого строения крыльев слуги летали с большой точностью, делая короткие быстрые движения. У них были огромные желтые глаза, высокие скулы и бледная кожа. Персиваль видел полет анакимов во время Второй мировой войны, когда рой опустился на фургоны людей, бегущих из Лондона от бомбежки. Анакимы без труда разорвали несчастных. После этого случая Персиваль понял, почему анакимов считали непостоянными и непредсказуемыми, способными лишь прислуживать существам выше их по рангу.