Автобус, последний представитель ненавистных «гармошек», разновидности, обреченной на полное вымирание, как и часовое дело (и в равной мере сложной и непрактичной), окатывает его водой из лужи. Джо принимается свирепо орать и грозить водителю кулаком, затем краем глаза замечает свое отражение в витрине и уже не впервые за последние дни спрашивает себя, кто этот человек, прочно обосновавшийся в его, Джо, жизни.
Лавка Фишера – жизнерадостное, увешанное «ветерками» местечко с хипповато-обшарпанной аурой торгашества, втиснутое между ателье и таинственным заведением за шторкой из стекляруса, ведущим коммерческую деятельность исключительно на венгерском языке. Места у Фишера много: его семья поселилась в Сохо задолго до того, как жить здесь стало дорого. Клиенты могут устроиться в закрытом внутреннем дворике с кальяном и выпить чашечку турецкого кофе. Фишер варит его сам, добавляя к кофе и сахару секретный ингредиент, о котором он рассказывает на ушко лишь своим любимцам (то есть, всем без исключения) и который меняется в зависимости от того, что завалялось у Фишера в холодильнике. На памяти Джо это была лимонная цедра, какао-порошок, перец, паприка, а один раз – пол-ложечки рыбного супа. Фишер утверждает, что каждый из этих продуктов символизирует того или иного турецкого родственника по материнской линии. Поскольку его мать родом из Биллингсгейта, вряд ли эта невинная ложь способна кого-то обидеть: ни один разъяренный стамбульский кузен не явится сюда с требованием рассказать, что за адскую дрянь Фишер подмешивает в приличный кофе, бесчестя доброе имя семьи.
– Это-о кто-о? – с характерной турецкой вальяжностью вопрошает Фишер, заслышав звон «ветерка» над дверью; однако, высунув голову из дверного проема, ведущего в подсобку, он расплывается в широкой улыбке. – А-а, Джо! Здоровяк Джо! Сам король часовщиков собственной персоной! Здравствуй, маэстро, чем могу помочь?
– Я давно не у дел, Фишер… – Тут он поднимает указательный палец, предвосхищая участливый упрек. – Да, да, знаю, я сам этого хотел. Но возникли кое-какие сложности, и больше мне обратиться не к кому, верно? Потому что ты знаешь все.
– Верно. Я знаю все, – горделиво отвечает Фишер; в том, что касается жизни лондонского подполья, ему действительно не откажешь в широте кругозора.
– Ко мне приходили, – говорит Джо. – Двое, толстый и тонкий. Представились музейными работниками. Люди культурные. Чутье подсказывает, что из полиции. Титвистл и Каммербанд.
Фишер качает головой.
– Не-а.
– Совсем ничего?
– Не слышал, взяток не давал, связей не рвал. Извини.
– Что скажешь насчет ведьм?
– На одной был женат.
– А про монахов слыхал? В черном с ног до головы и…
В этот миг Фишер вскакивает и запирает дверь, закрывает магазин; в его глазах горит такая лихорадочная тревога, какой Джо отродясь не замечал за Фишером. Тот всегда либо балагурил, либо важничал, но тревожиться не умел совершенно. Ни по какому поводу.
– Господи! – восклицает Фишер. – Эти подонки! Брат Шеймус и его окаянные призраки! Матерь божья! Они ведь не здесь?!
– Нет, конечно.
– Но ты их видел? Они к тебе приходили?
– Да…
– Мать твою растак, Джо! Чую, аукнется мне наша дружба… Чего им надо?
– Книгу ищут.
– Книгу? Книгу?! Ну так отдай им сраную книгу, щенок недобитый! Отдай и скажи спасибо, что любезно позволили сбыть ее с рук, а не выбрали другой, более привычный им способ ведения дел, – отрезать тебе на хер руки вместе с книгой, сбежать в другую страну и устроиться там на нормальную работу. Сечешь? Ох, ну что за херня-то! Сам ты тоже иди на хер, понял?!
– Кто они?
– Прихвостни Записанного Человека, мать их за ногу! – рявкает Фишер.
Джо недоуменно таращит глаза.
– Кого?..
– Забыл, что ли? Я тебе про него рассказывал в детстве. Твоя мать чуть не лопнула от злости, когда узнала.