Себастиан набрал в грудь воздуха, чтобы начать рассказ, но Мейер опередил его.
— Это кусочек истории, — начал он, доставая камень. — Альберт Шпеер [3]закупил гранит в Богуслене для нужд немецкого правительства. У них с Гитлером были грандиозные планы превратить Берлин в столицу мира, и гранит должен был использоваться в качестве отделочного и строительного материала.
Йозеф начал мерить комнату шагами, продолжая говорить. В голове у него раздавался топот немецких сапог. Звук, о котором его родители столько раз рассказывали ему со страхом в голосе.
— Но потом в войне наступил перелом, — продолжал он, — и Германия, захватившая весь мир, так и осталась мечтой Гитлера, о которой он грезил до последних дней. Несбывшаяся мечта, фантазия на тему грандиозных монументов и зданий, построенных на костях миллионов евреев.
— Какой ужас, — поежился Эрлинг.
Мейер разочарованно посмотрел на него. Они ничего не понимали, ничего. Но он не даст им забыть.
— Большие партии гранита так и не были отправлены…
— И тут появляемся мы, — перебил его Монссон. — Нам кажется, что эта партия гранита может стать символом мира. Причем символом, который будет приносить деньги. Если все, конечно, правильно обставить.
— Мы могли бы на деньги от продажи гранита построить музей еврейской истории и истории еврейства в Швеции. Там мы, например, могли бы представить истинную картину шведского «нейтралитета» во время войны, — добавил Йозеф.
Он опустился на стул. Себастиан обнял его за плечи. Мейеру пришлось напрячься, чтобы не сбросить руку. Он изобразил улыбку. Эта ситуация напоминала ему о временах на Валё. Тогда у него было ровно столько же общего с Монссоном и с другими так называемыми друзьями, сколько и сегодня. Как бы он ни старался, ему не суждено было принадлежать тому прекрасному миру, из которого вышли Йон, Леон и Перси. Впрочем, ему это и не было нужно. Тогда не было нужно. А сейчас он нуждался в Себастиане. Это был его единственный шанс воплотить свою мечту в жизнь. Столько лет Йозеф мечтал увековечить в памяти людей все те ужасы, которые пришлось пережить еврейскому народу! Ради осуществления этой мечты он готов был заключить сделку с самим дьяволом, если бы это потребовалось. А потом, со временем, Мейер надеялся отделаться от напарника.
— Как говорит мой партнер, — сказал Себастиан, — это будет прекрасный музей. Туристы со всего мира захотят его посетить. И ваша коммуна прославится добрыми делами.
— Звучит неплохо, — признал Эрлинг. — А ты что думаешь? — спросил он у Уно Брурсона, второго человека в коммуне, который, несмотря на жаркую погоду, был одет в свою обычную фланелевую рубашку в полоску.
— Может, и стоит взглянуть на него поближе, — пробормотал Уно. — Но не знаю, есть ли у коммуны на это деньги. Сейчас тяжелые времена.
Монссон расплылся в улыбке:
— Я уверен, мы сможем договориться. Главное, что есть интерес с вашей стороны. Я готов вложить в проект большую сумму.
«Только не говори им, на каких условиях!» — взмолился про себя Йозеф и стиснул зубы. У него не было никакой возможности повлиять на ситуацию. Все, что он мог, — это брать, что дают, и продолжать упорно идти к своей цели. Он подался вперед, чтобы пожать Эрлингу руку. Назад пути не было.
Шрам на лбу и легкая хромота — вот и все, что свидетельствовало о несчастье, случившемся полтора года назад. В той аварии Анна потеряла их с Даном ребенка и сама чуть не погибла. И хотя внешних следов почти не осталось, внутри молодая женщина все еще чувствовала себя разбитой и уничтоженной. Перед дверью она на мгновение замерла. Ей было тяжело видеть Эрику, у которой все было хорошо. Старшая сестра ничего не потеряла в той аварии. В отличие от Анны. Но почему-то от общения с Эрикой ей становилось легче: общение с сестрой и ее детьми уменьшало боль ее душевных ран. Она и не представляла, что на возвращение к жизни уйдет столько времени. А если бы представляла, то, наверное, никогда бы не встала с кровати, на которой пролежала в апатии первые месяцы после аварии. Какое-то время назад она в шутку сказала Эрике, что похожа на одну из тех ваз, которые видела, когда работала в аукционном доме. Разбитую вазу собрали по осколкам и бережно склеили. И если на расстоянии она выглядела целой, то вблизи на ней была заметна каждая трещина. Теперь же понятно, что в той шутке была большая доля правды, подумала Анна, нажимая на кнопку звонка. Именно такой она себя и чувствовала — разбитой вазой.
— Входи! — крикнула Эрика.
Анна вошла в дом и скинула обувь.
— Я сейчас приду. Надо переодеть близнецов.
Гостья прошла в кухню, в которой чувствовала себя как дома. Это был дом их с Эрикой родителей, сестры тут выросли и знали каждый угол. Несколько лет назад они поругались из-за дома, и это сильно испортило их отношения, но теперь все ссоры были в прошлом. Теперь они даже могли шутить на эту тему, употребляя сокращения «ВСЛ» и «ВПЛ», что означало «Время с Лукасом» и «Время после Лукаса». Анна вздрогнула. Она пообещала себе как можно меньше думать о своем бывшем муже Лукасе. Его больше нет. Единственное, что ее еще связывает с покойным супругом, — это их общие дети: Эмма и Адриан. Больше ничего хорошего он для нее никогда не сделал.
— Хочешь кофе? — спросила Эрика, входя в кухню с близнецами на руках.
При виде тети мальчики просияли. Мать опустила их на пол. Они тут же бросились к Анне и попытались залезть ей на колени.
— Спокойствие, спокойствие! Места всем хватит, — заверила племянников гостья, поднимая их по очереди, и перевела взгляд на сестру. — Зависит от того, что у тебя припасено к кофе, — она вытянула шею, пытаясь разглядеть содержимое хлебницы.
— Как насчет бабушкиного пирога с ревенем и марципаном? — спросила Эрика, доставая пакет.
— Ты шутишь! Как от такого можно отказаться!
Хозяйка отрезала большие куски пирога и выложила их на блюдо, которое поставила на стол. Ноэль тут же бросился к блюду, но Анна его опередила. Отодвинув блюдо подальше от края, она взяла один из кусков, отломила два маленьких и протянула их близнецам. Ноэль с довольным видом сунул в рот весь кусок, а Антон осторожно откусил от своего и улыбнулся.
— Какие же они разные, — восхитилась Анна и потрепала детей по льняным головкам.
— Думаешь? — покачала головой Эрика.
Налив кофе, она поставила кружку перед сестрой, но на таком расстоянии, чтобы дети не могли до нее достать.
— Мне взять одного? — спросила она у Анны, которая явно пыталась придумать, как ей выпить кофе с пирогом с двумя малышами на коленях.
— Все нормально. Они такие милые, — ответила сестра, утыкаясь носом в макушку Ноэля. — А где Майя?
— Приклеилась к телевизору, как обычно. Моджи — любовь всей ее жизни. Сейчас Мимми с Моджи на Карибах. Мне кажется, меня стошнит, если я еще раз услышу: «На солнечном пляже на Карибах».
— А Адриан тащится от покемонов. Это, скажу я тебе, не лучше…
Анна осторожно сделала глоток, стараясь не облить горячим кофе полуторагодовалых малышей, ерзавших у нее на коленях.
— А Патрик? — спросила она.
— Работает. На Валё подожгли дом.
— Валё? Какой из домов?
Эрика замешкалась.
— Детский лагерь, — ответила она с едва сдерживаемым волнением.
— Какой ужас! Мне то место никогда не нравилось. Это странное исчезновение…
Знаю… Я пыталась разузнать что-нибудь об этом и, может быть, написать книгу, но пока мне ничего интересного на глаза не попалось. До сегодняшнего дня.
— О чем ты? — поинтересовалась Анна, пробуя пирог. Выпечкой она занималась крайне редко, можно сказать, вообще никогда, хотя бабушка передала этот рецепт обеим внучкам.
— Она вернулась, — сказала Эрика.
— Кто?
— Эбба Эльвандер. Только теперь ее зовут Старк.
— Девочка? — Анна уставилась на Эрику.
— Ага. Они с мужем поселились на Валё и ремонтируют дом, а кто-то пытался его поджечь. Естественно, все это выглядит странно, — с энтузиазмом поведала та.
— А может, это случайное совпадение?
— Может, и так. Но все равно очень странно. Что Эбба вдруг возвращается, и тут такое…
3
Шпеер Альберт (1905–1981) — государственный деятель Германии, личный архитектор Гитлера, рейхсминистр вооружений и военного производства.